Tarantino

Квентин так же поступает со своими сценариями. Он очень, очень серьезно относится, например, к тому, как давать чаевые официантке, – все, кто смотрит эту сцену, могут подтвердить, что там есть очень смешной диалог. Квентин всегда так поступает, пишет ли он о сексе или о насилии, сочиняет ли комедию или любовную историю, – он точно знает, что ему нужно. Этого можно бояться, это может смущать, ставить в неудобное положение и в итоге превратиться в полную неразбериху – но такова сама жизнь...”

Глава 9 “Четыре комнаты” и после

21 января 1994 года, суббота – бар в Западном Голливуде, ужин. Одно из немногих мест в Лос-Анджелесе, которое своим видом и атмосферой все еще напоминает настоящие пивные, а не шикарные заведения Беверли Хиллз: счета на доллар и номерные знаки сложены в стопку за стойкой, футбол по телевизору, общие столики, неряшливые официантки и – что более важно – то место, где можно от души поесть нездоровой пищи с холестеролом – святотатство для большинства калифорнийцев. Прошлым вечером была безумная съемка “Всеамериканской девушки”, и, надеясь сегодня вечером получить “Золотой глобус”, Тарантино поглощает добрый старый американский завтрак – яичницу, пюре, куриную подливку, ржаные тосты и, конечно, капуччино.

Искусство и еда сошлись. Но Тарантино очень переживает. Не из-за своих неприятностей, а из-за одной из концептуальных головоломок, которые можно решать, только сидя в баре: вас должны казнить, и вам нужно выбрать, что вы будете есть в последний раз, какой фильм решите посмотреть, какой альбом послушать (собрание величайших хитов воспрещается), с каким известным человеком решите провести последние десять минут (никаких подружек, родственников и прочей братии) – пол по выбору.

Это, конечно, не рассуждение о противостоянии людей типа “Элвис” и “Битлз” в “Криминальном чтиве”, но это также щекочет нервы, и Тарантино долго и тщательно отбирает ответы.

Еда?

“Возможно, пицца, и я бы выбрал холодную, как лед, кока-колу, но в бутылке на 16 унций, они таких больше не выпускают. Знаете, в бутылках она вкуснее”, – рассуждает он, допуская также, что и хороший гамбургер мог бы поднять дух обреченного человека.

Фильм?

“Наверное, “Рио-Браво”, – заявляет он, сохраняя верность своему любимому режиссеру Говарду Хоуксу.

Альбом?

“Я бы послушал “Кровь на дорогах” Дилона. Точно-точно”.

Выдающийся человек?

“Я пытаюсь вспомнить какую-нибудь загадку, ответ на которую хотел бы узнать, – размышляет он. – Я бы поговорил с Орсоном Уэллсом и спросил: “Это был ты или Герман Дж. Манкевич?”

(Уэллс и Манкевич вместе написали “Гражданина Кейна”. В титрах был упомянут только Уэллс, хотя позже заявляли, что настоящим автором был Манкевич. Некоторые считают, что это подлая ложь.)

Вскоре за кофе следует пиво – “Килланз ред”, одно из фирменных в этом баре. Тарантино знает его телевизионную рекламу наизусть и выдает ее, небрежно подражая ирландским интонациям Кристофера Пламмера (и это – разум, который создал произведение, достойное “Золотой пальмовой ветви”?). Последствия этой ранней выпивки, первой за день, отразятся в его речи, произнесенной при получении “Золотого глобуса” за лучший сценарий, который ему вручат позднее в находящемся поблизости отеле “Хилтон”. “Я просто сидел здесь и пил... – сообщил смущенный Тарантино своей аудитории, ассоциации зарубежных журналистов, аккредитованных в Голливуде. – Официант! Еще красного на этот столик”.

Хотя “Криминальное чтиво” получило массу призов (особенно от кинокритиков) и создало Тарантино высочайшую репутацию в шоубизнесе, он все еще неодназначно относится ко всему этому процессу – результат разочарования, постигшего его на фестивале “Санденс” в 92-м, откуда он ушел с пустыми руками. Не то чтобы он точил зуб на победивший тогда “В супе”, но все же надеялся, что “Бешеные псы” достойны получить хоть что-нибудь.

“Это, конечно, все ерунда. Моя жизнь никак не изменится, – он старается перекричать музыкальный автомат, который начинает выдавать некую характерно американскую музыку. – Это ни на йоту не повлияет на мои фильмы. Я победил на Каннском фестивале, но “Чтиво” осталось бы таким же, даже если бы я проиграл.