Тарантул

«Угоре», как выражается колоритная представительница народных масс. И в этом слове заключается трагикомический смысл всего нашего азиатского, дикого и нелепого бытия. Наш расхристанец и распи…дяй при желании способен горы превратить в пустыню, а пустыню — в море, а море — в реки, а реки — повернуть вспять, равно как поменять все физические законы природы, куда не вмещается его привольная душа. А после всех праведных трудов, затопить банюху по-черному, залить в себя по макушку медовухи-солодухи и… «угоре».

Хотя в данном конкретном случае, я больше, чем уверен, мы имеем дело с элементарным убийством. Иногда участники представления должны уйти со сцены жизни, чтобы не мешать живым развивать увлекательный сюжет дальше. Иван полностью доверился чужой воле и в результате, выполнив её (моя встреча с Алисой? Предновогодний телефонный звонок мне?), был уничтожен самым что ни на есть народно-традиционным методом: «угоре». И пойти, докажи, что это не так.

Еще один яркий представитель народа Петюха наконец вываливается из дома и дергается к машине. Иногда мне встречаются парочки, похожие на будущее России в лице таких, как Петюха и Зинка; нет, я ничего не имею против этих славных людишек-блядишек; ради Бога живите и размножайтесь, лишь хочу получить ответ на вопрос: как? Как и каким таким чудным способом вы сноситесь друг с другом, чтобы получить потомство. Ибо естественный путь: пестик в тычинку, для вас невозможен по причине физической непривлекательности и омерзительности. Лучше уж «угоре», чем такая lоve, blya, story.

— Ну, шо? Поехали? — клацает зубами Петюха, которого так грубо вырвали из-под теплой меховой заплатки женушки.

— На, для сугреву, — перехожу на древнеславянскую вязь, тиская новому спутнику армейскую фляжку.

— А шо тута?

— Бздынь!

— Чегось?

Я делаю перевод: коньяк Napoleon, мать твою залипухинскую так! Петюха крупными глотками заглатывает клопиную бурду, поставляемую нам по бартеру за наш же газ-лес-нефть из запендюханной французской деревушки Шампань.

— Уф! Крепка, здраза! — чужой щетинистый кадык передергивается, как затвор винтовки Драгунова.

— Куда?

— Туды, ик, уперед! — отмахивает в ночь, как полководец Бонапарт I.

Мир вновь сдвигается, словно мы находимся при смене театральных декораций. Художник не блещет оригинальными поисками — все те же сугробы из ваты, все те же скрипящие, смутные, как собачий сон, фонари на столбах, все те же неживые дома с крестами окон.

— Кажися, тута, — нетвердо сообщает Петюха. — Грунькин забор, однакоть…

— Да? — выражаю легкое сомнение.

Мой спутник тверд в своем мнении; подозреваю, здесь он не в первый раз. Как я понял из топорных намеков спутника: Грунька Духова вдовушка бедовая и тропинка к ней проторена для всего мужицкого населения.

— А что там делает Егорушка? — не понял я.

— Энто… ну как училка… для ево…

Я хекнул — хоть одному из нас удалось воплотить в жизнь свою мечту помацать вдовушкины блинные бока. Правда, нам пришлось нарушить гармонию домашнего уюта и покоя ударами в дверь. После мелкой суеты в доме и вспышек света раздался энергичный голос хозяйки, образно утверждающей, что, ежели она выйдет в огород, то оборвет все бахчевые, мать вашу так, культуры! Петюха ответил артиллерийским залпом по неприятельским редутам. На каком-то незнакомом мне языке. То ли на галльском наречии, то ли на татаро-монгольском арго. Вот что с человеком могут сделать благородные напитки и гены.

Был понят. Двери, как ворота крепости, приоткрылись и нас запустили в святая святых. Как кавалерийский полк на постой в будуар мадам де Блюмандже.

В подобные дома общественного интереса я уже попадал, если вспомнить мои «слободские» похождения. Невероятная и пошлая смесь безвкусных и дорогих вещей. Душный запах щей, лаптей, розового масла, пудры, духов, вагинальных выделений и сперматозоидной склизи. И над всем этим убогим и жалким миром парил буржуинский абажур, пузатенький и самоуверенный, алеющий, как Егорушка. Юный еб… рь сидел под ним, как ангелочек под атомным грибочком. Сама вдовушка была аппетитна и сдобна, как французская пышечка, готовая к употреблению. Мне улыбнулась, как родному, считая, что мое прибытие из столицы в столь поздний час связанно научными изысками в области нетрадиционных способов любви сельских пастушек с животным миром.

Ее ждало разочарование — все мое внимание ушло на пастушка. Егорушка решив, что его хотят кастрировать, не мог взять в толк о ком речь. Алиса? Какая Алиса? Ах, эта, которая в поезде, дак Иван сказал, что это его тетка, и все.

— А ещё что-нибудь Иван о ней говорил?

— Не, — передернул плечиками. — Дальняя такая, смеялся. Как гора японская какая-то… Фу-фу-фудзима?..

— Фудзияма?

— Ага.

Я выматерился: япона мать — лететь над пропастью несколько сот миль, чтобы узнать о священной горке в стране восходящего солнца.

— А сама Алиса ничего не рассказывала?

— Где?

— В купе, — заскрежетал зубами, — к примеру?

— Не, вроде, — шмыгнул носом. — Анекдот разве что?..

— Анекдот?