Тарч (СИ)

— Кровь почему-то не останавливается. Я перевязала раны, но она совсем не сворачивается, сочится прямо через бинты.

— Как это? Почему? — Тарч вдруг почувствовал тревогу или даже страх за совершенно незнакомого человека. Хотя, почему незнакомого? С кем в Улье он разговаривал больше чем с ней? Не об Улье, как с Цыганом. Не об экспериментах и базе, как с Дустом, а на простые человеческие темы: о своих ощущениях и мыслях, о своих страхах и планах на будущее, обо всем, о чем разговаривают обычные люди там, за пределами Улья. За эти сутки Дара стала для него близким и в чем-то родным человеком. Первой в Улье, кому хотелось безоговорочно верить и доверять.

— Не знаю. Я слышала про такое. Яд на зубах. Если его мало, организм спокойно справляется. Но если концентрация становится слишком высокой, кровь перестает сворачиваться, а регенерация замедляется. Пока спек действовал, было еще ничего, а сейчас становится все хуже. И все больнее, — последнюю фразу девушка выговорила с трудом, борясь с нарастающей дурнотой.

Тарч живо представил, как она лежит там, на чердаке, в одиночестве, в потеках крови, и ее лицо перекашивает от приступов боли. Будь у нее еще шприцы со спеком, был бы шанс выжить: дождаться отряда или даже пересилить яд, залечить раны собственными силами. Но теперь, когда организму придется балансировать на грани болевого шока, девушка будет терять силы с огромной скоростью.

Сердце сжалось от жалости. Еще ни разу за все время в Улье, Тарчу не было так пронзительно жаль человека. Люди гибли, один за другим, десятками проносясь через новую жизнь Тарча как росчерки комет, которым суждено удивить, поразить, но тут же погрузиться в забвение. Дара же сумела затронуть не только память, но и душу.

— Дара, ты же говорила, что скоро придет отряд. Тебе нужно только дождаться, потерпеть.

— Я знаю. Я терплю.

То ли из-за случайно возникших помех, то ли потому, что силы начали быстро покидать девушку, ее голос прозвучал сипло и тихо. Тарчу не хотелось отпускать ее, но заставлять Дару в таком состоянии присутствовать в эфире, было неправильно.

— Дара, если действительно плохо, тебе не надо говорить.

— Мне плохо, — голос девушки прозвучал так же сипло и обессилено.

— Тогда лежи и отдыхай. Нужно беречь силы. Выходи на связь через полчаса. Хорошо?

Дара не ответила, но Тарч не стал переспрашивать. Полчаса провел как на уголках, не зная, выйдет ли собеседница на связь, и когда из динамика донесся голос, обрадовался как ребенок.

— Тарч, ты здесь? — Дара казалось немного бодрее, чем раньше.

— Конечно тут, куда я от тебя денусь. Как ты?

— Мне лучше. Но не намного. Я просто хотела услышать тебя, отвлечься от боли и мыслей. Не переживай за меня, я справлюсь.

— Ты обязательно справишься. Они уже на подходе.

Тарч не верил, что кто-то придет Даре на помощь. Даже в том, старом мире помощь далеко не всегда приходит вовремя, а иногда и не приходит вовсе. Кто такой, этот Кумник и его отряд, если давно разочаровавшаяся в людях девушка так верит в его приход? Или не верит, но не может признаться?

Тарч еще некоторое время пытался отвлекать собеседницу от тяжелых мыслей. Рассказывал истории из своей прежней жизни, пытался шутить и даже травил анекдоты, но скоро понял, что девушка давно не отвечает и скорее всего, его уже не слышит.

Когда уходила мама, сгоревшая от рака буквально за три месяца, Тарч чувствовал себя точно так же. Именно тогда первая, в несколько волосков, седина, разошлась по всей голове, еще редкая, не изменяющая цвет волос, но уже вступающая в свои права и готовая начать превращение русой шевелюры в белую. Мама, несмотря на многочисленные просьбы и даже мольбы, не захотела переезжать к ним в квартиру и жила одна, в соседнем городе. Тарч, тогда еще Максим, звонил несколько раз в день, расспрашивал о здоровье и настроении, рассказывал о всяческих мелочах, о своей работе и об учебе дочки. Но именно утренний звонок, каждый день, был для него самый волнительный и страшный. Каждое утро он, затаив дыхание, ждал, ответит ли мама, или уже нет. И каждое утро был готов отменять все дела, отменять работу и любые планы, прыгать в машину и мчаться, вдавив педаль газа в пол, чтобы, может быть, еще успеть чем-то помочь матери, продлить жизнь хотя бы на несколько дней.

Дара выходила на связь еще дважды. Потом замолкла почти на три часа. Тарч уже мысленно попрощался с девушкой, и, когда услышал в динамике голос, воспрянул надеждой. Вот только разговор оказался слишком коротким.

— Прощай, Тарч, я рада, что мы с тобой поболтали.

— Дара, перестань! Все будет хорошо! Они идут, ты же знаешь! Продержись еще немного! Дара! Прием!

Радиостанция молчала. В ушах звенело от тишины, а воздух вдруг стал тяжелым и тягучим, с трудом проникая в легкие, словно где-то в горле появилась для него непреодолимая преграда. Тарч моргнул, дотронулся до ресниц и с удивлением посмотрел на влажный палец — плакать ему не доводилось давно, и он уже забыл, что это такое — слезы на глазах.