«Тарелки» над Кремлём

Я и мои друзья были там трое суток, и все эти изображения видели. Я считал, что на небе кто-то это делал, и в колодце всё отражалось, но колодец-то был под крышей…

В тот момент, когда было изображение, я спускал прутик в воду, но ту часть, что под водой, уже не видел. А когда изображения не было, видно, как прутик достаёт до самого донышка… Что же это было такое?

И. Мушинский, Иркутская область

НЕВИДИМКА ЛЮБИЛ «КАМАРИНСКОГО»

Мне запомнился один случай. Мы жили в городе Новониколаевске, теперь Новосибирск. Когда на город наступал Колчак, отец был вынужден уехать, забрав семью, в Алтайский край, в село Савинку неподалёку от Барнаула. Через один дом от нас жил дед в большом деревянном доме. В одной половине — его сын с семьёй, а в другой — он с бабушкой и дочкой. В это время через село проходило много солдат, одни уходят, другие приходят — поляки, чехи, белые, синие, красные… Однажды какие-то солдаты попросились к деду ночевать, а он им отказал. И один солдат сказал ему: мол, ты меня ещё попомнишь. И ушёл. Вскоре после этого в доме у деда не стало покоя: вся утварь летала по комнате, а когда хозяева садились за стол, тот начинал раскачиваться, и всё летело на пол — чашки, ложки… и хозяева не могли стол удержать.

Однажды зимой, поздно вечером, дед, помню, прибежал к нам раздетый и напуганный и стал просить отца: «Иван Васильевич, пойдём, пожалуйста. Не знаем, что делать: кто-то свистит в подполе»…

Отец собрался и пошёл. Взял зажжённую лучину и полез в подпол, посмотрел везде. Там стояли кадки с капустой, огурцами, помидорами и разная снедь. А когда он стал вылезть, то под ним кто-то свистнул. Отец вылетел оттуда, как пробка.

Отец посидел-посидел и стал спрашивать: «Кто ты такой?» «Он» отвечал свистом, но можно было понять: мол, солдат. «Как звать?» — «Абрам» — «Сколько лет?» — «18» — «Как сюда попал?» — «Меня принёс солдат в кармане…»

После этого мой отец каждый вечер стал у них бывать. Я просила: «Папочка! Возьми меня с собой». И он часто брал меня. Узнали про это в соседних сёлах, и стали приезжать люди — гадать, спрашивать о своих родных, которые были на войне. По селу выстраивалась огромная очередь саней. А вечерами приходил дедов внук Митька, лет десяти, и свистун заставлял его плясать. Начинал насвистывать «камаринского», и Митька плясал почти до упаду. И тут мой отец просил свистуна отпустить Митьку спать, мол, устал — и тот отпускал.

И вот стала устанавливаться в селе советская власть, появилось начальство. Однажды пришли к деду выяснить, в чём дело. И тут в них с печи полетели скалки, палки — в общем, всё, что было за трубой. И им пришлось уйти. Потом привели священника, чтобы отслужил молебен, но и его постигла та же участь.

Мой отец со «свистуном» вели долгие беседы. Но однажды у них дружба порвалась. Отец куда-то ездил, и вернулся домой усталый. Когда за ним пришёл дед и пригласил к себе, то отец сказал: «А ну его, он мне надоел». Но всё же пошёл. А когда поздоровался со свистуном, тот ему не ответил, сказал только, что больше с ним разговаривать не будет.

Потом деду посоветовали съездить в какое-то село и там разыскать старичка, который отчитывает по книге. Его привезли, и после этого «жилец» исчез.

Что это было, как вы думаете?

А. Крупенникова, г. Новосибирск.

СТРАШНО ЖИТЬ У КОЛДУНЬИ

В 1974 году я училась в Тобольске, в культурно-просветительном училище. Осенью нас троих отправили на практику в село Покровка Тюменской области. Дней двадцать жили мы у одной старушки. Однажды пришли из клуба около двенадцати ночи, попили чаю и легли спать. Мы спали трое на одной кровати — Оля у края, я в середине, а Марина у стены. Не прошло и десяти минут, как стала скулить собака у двери. Ольга встала, выпустила её. Вдруг я услышала, что кто-то тихонько пошёл по комнате. Через некоторое время слышу, что кто-то рвёт газету и комкает её. Мне стало жутко. Затем наступила тишина, и я стала засыпать.

Вдруг опять слышу, что кто-то у моего изголовья листает книгу (там действительно стоял стол и на нём лежала открытая книга). Мне опять сделалось страшно. Девчонки спят, а у меня не хватает сил двинуть ни рукой, ни ногой, разбудить их. И опять тишина. Я начала себя успокаивать, что всё ерунда, нервы и нужно спать. Только я начала засыпать, как опять услышала, что кто-то громко грызёт сахар-рафинад, который стоял на столе. И здесь просыпается Марина и спросонья кричит: «Перестань сахар есть, Жулик!» (так звали хозяйкину собаку). Я Марине тихонько шепчу, что собаку выпустили с вечера на улицу. Она от страха ойкнула, и мы с ней лежим, как говорится, ни живы ни мертвы. И вдруг я опять слышу, что ходит по комнате лошадь, трясёт гривой и фыркает. Затем сразу же почувствовала, как кто-то меня обдаёт сильным горячим дыханием в голову. И в это мгновение просыпается Ольга и громко кричит: «Брысь!». Мы спрашиваем, что с ней, а она говорит, что кто-то наступил ей на грудь как кошка.