Тарен странник

– Неужели когда-то я мог считать ткацкое дело пустячным и легким занятием для слабых женщин? – сокрушался Тарен. – Нет, этот маленький деревянный челнок гораздо тяжелее, чем молот, щипцы и наковальня вместе взятые!

– Не челнок тяжел, – усмехнулась Двивач, – но твое неумение – тяжелая ноша, Странник. Мастерство – вот тот секрет, которым можно облегчить любую ношу.

– Открой мне этот секрет! – вскричал Тарен. – Научи, или я никогда так и не сделаю свой плащ!

Но Двивач только улыбалась.

– Секрет прост, Странник. Терпение. Им все начинается и кончается. И научиться этому ты должен сам.

Тарен с мрачным лицом вернулся к работе, уверенный, что станет таким же древним, как Двивач, пока закончит ткать свой плащ. Однако постепенно, когда руки его привыкли, челнок стал сновать туда-сюда в переплетении нитей, словно рыбка между водорослями, лоскут материи на станке все удлинялся и удлинялся, хоть Двивач похваливала его, сам Тарен своими успехами был не очень доволен.

– Узор, – бормотал он, нахмурясь, – он… даже не знаю… как-то не радует меня.

– Что ж, Странник, – согласилась ткачиха – никто не заставлял тебя, приставив меч к горлу. Выбор узора был твой собственный.

– Это так, конечно, – согласился Тарен, – но теперь, когда я вгляделся в него, то хотел бы выбрать другой.

– Ага, ага, – проговорила Двивач со своим коротким сухим смешком, – в этом случае ты должен будешь выбрать одно из двух. Или заканчивай плащ, которым ты будешь недоволен, или распусти сделанную ткань и начни всё снова. Потому что станок делает лишь тот узор, какой ему задан сначала.

Долго Тарен глядел на творение рук своих, потом глубоко вздохнул и тихо сказал:

– Пусть будет так. Я начну новый.

Следующие несколько дней он уныло вытаскивал из станка нити и вправлял новые. Зато после того, как Тарен проделал все это и начал ткать заново, он с радостью увидел, что материя растет намного быстрее, чем прежде. Руки его постепенно овладевали мастерством, а им самим овладевало хорошее настроение. Когда плащ был соткан, Тарен с гордостью поднял и расправил его на руках.

– Этот гораздо лучше прежнего! – воскликнул он. – Но теперь, надевая плащ, я всегда буду помнить о тысячах нитей, из которых его соткали!

Гурджи издал победный вопль, а Двивач одобрительно покивала головой.

– Хорошо соткано, – сказала она. Взгляд ее острых булавочных глазок смягчился, и казалось, она тихо улыбалась про себя. – В твоих пальцах появилось мастерство, Странник, – промолвила она с непривычной мягкостью и почти нежностью. – Из тебя можно бы сделать одного из лучших ткачей в Прайдене. Правда, мое веретено частенько проходилось по костяшкам твоих пальцев, но, согласись, не поучив, не научить. Живи, если хочешь, в моем доме, работай на моем станке, и я научу тебя всему, что знаю сама.

Тарен долго колебался с ответом, и ткачиха, улыбнувшись, заговорила снова.

– Я знаю, что у тебя на сердце, Странник, – сказала она, – Путь молодого человека беспокоен, и молодой девушки тоже… Я стара, но все же кое-что помню. Она хитро улыбнулась. – По твоему лицу вижу, что ты стремишься в дорогу и не желаешь оставаться в Коммот Гвенит.

Тарен согласно кивнул.

– Я хотел стать кузнецом, надеялся стать ткачом. Но ты верно угадала: это не тот путь, по которому мне суждено идти.

– Тогда распрощаемся, – ответила ткачиха. – Но предупреждаю тебя, – добавила она своим резким, словно треск сухой веточки, голоском, – узор, который выткан на полотне жизни, не распустишь так же легко, как на ткацком станке.

И снова Тарен и Гурджи двинулись в путь. Они упорно продолжали ехать на север. Вскоре Коммот Гвенит остался далеко позади. Хотя на плечах Тарена был новый плащ, а в ножнах на боку висел новый клинок, не радость и удовольствие чувствовал он, а неясное беспокойство. Последние слова ткачихи Двивач вертелись у него в голове, и неожиданно вспомнился другой ткацкий станок, тот, что стоял в странной хижине на далеких Болотах Морвы.

– Ордду, Ордду, – твердил он. – Неужто на ее станке были не просто шерстяные нити, а нити судьбы? И почему врезались мне в память ее слова о малиновке, которая сама добывает себе червей? Выбрал ли я сам узор своей жизни, или я не более чем нить на её станке? Если так, то немногого стоит эта нить. В любом случае, – грустно улыбнулся он, – вся она в узелках и здорово запутана.

Но эти мрачные мысли вылетели из головы, как только Мелинлас вынес его на вершину холма и перед ним открылось самое прекрасное селение, какое он когда-либо видел. Высокие ели и стройные лиственницы окружали широкий простор хорошо ухоженных, богато зеленеющих полей. Аккуратные тростниковые крыши белых хижин поблескивали на солнце. Даже воздух казался особым – холодным и напоенным терпким запахом хвои. Сердце забилось сильнее, когда он смотрел на всё это, и странное возбуждение охватило его.

Гурджи подъехал к Тарену.

– Добрый хозяин, может, мы остановимся здесь?

– Да, пожалуй, – задумчиво проговорил Тарен, блуждая взглядом по зеленеющим полям. – Да, здесь мы сможем передохнуть.