Тарковские. Осколки зеркала

И вот я стою в проходной «Мосфильма», знаменитой проходной, о которой часто в своих воспоминаниях пишут актеры. Стены этого небольшого помещения были выкрашены в традиционный синий цвет. В деревнях, говорят, такой цвет нужен, чтобы не привечать мух. Хозяйственники «Мосфильма», наверное, мух тоже не любили, не любили они и людей, поэтому вид у проходной довольно мрачен. Вдоль длинной стены, что против окошечек, где выдают пропуска, стоит ряд поломанных кресел с дерматиновыми сиденьями, слева на стене висят телефонные аппараты, внешний и самый важный, внутренний, по которому взволнованные посетители «Мосфильма», надрываясь, сообщают сидящим внутри студии-крепости о своем прибытии. Ожидающие заветного пропуска набились в проходной. Шум, гам, толчея.

Напротив, возле входа, замечаю человека. Он один, стоит, прислонившись к замызганной стене. Мне ясно, что он уже позвонил по внутреннему телефону и теперь ждет, когда за ним кто-то придет. Он в темном пальто с поднятым воротником. Руки в карманах. Кажется, что он спокоен, но я ощущаю его внутреннее напряжение. Человек этот лысоват, глаза глубоко посажены, нос красивый, небольшой рот. Лицо, лицо у него светлое. Вот что главное в этом человеке. Вот что отличает его от остальных.

Я знаю, что Андрей наконец запустился с «Рублевым» и сейчас ищет актера на главную роль. И я абсолютно уверена, что незнакомый мне человек со светлым ликом-лицом идет к Андрею и что именно он будет играть древнего иконописца.

А вот и Саша, в руках у него пропуск. Мы уходим, а мой «Андрей Рублев» остается стоять в проходной на сквозняке возле поминутно открываемой двери. Мы с Сашей ходим по студии, заходим в какие-то кабинеты, потом идем в буфет. «Хочешь, зайдем к Андрею?» – спрашивает меня Саша. Вот дверь с табличкой «“Андрей Рублев”. Режиссер А.А.Тарковский». Входим в большой светлый кабинет. За столом, тоже немаленьким, сидит Андрей. Перед ним на стуле – мой знакомый незнакомец из проходной. Андрей представляет нас ему. Настроение у Андрея веселое. Видимо, первое впечатление от Солоницына (теперь я знаю фамилию этого актера) хорошее.

Не знаю, запомнил ли меня Солоницын, думаю, что тогда ему было совсем не до этого. А я его, конечно, запомнила. Спустя несколько месяцев стою я в подъезде дома где-то в районе Таганской площади. Здесь живут мои друзья, Ира и Виталий Стацинские. Я жду лифта и вдруг слышу, что в подъезд кто-то входит. Понимаю, что это какой-то мужчина и что он тоже ждет лифта. Стоит позади меня. Неприятно, страшно. Я оборачиваюсь и вижу, что это Солоницын. Воротник пальто все так же поднят, лицо наполовину закрыто шарфом. Он не узнает меня, но я уже смело шагаю в лифт. Он за мной. «Вы к Стацинским?» – спрашиваю я. (К кому же еще?) Он мычит что-то в ответ. Уже в квартире, за столом выясняется, что Солоницын готовится к съемкам, что режиссер запретил ему разговаривать, так как первой будет сниматься финальная сцена – обретение Рублевым голоса после обета молчания.

Потом были встречи у Андрея в квартире в 1-м Мосфильмовском переулке. «Посмотри, какую лампу мне подарил Толя!» – с гордостью говорит Андрей. На столе и впрямь стоит чудо, настольная лампа начала ХХ века. Не чета моему подарку, тоже лампе, но современной, немецкой. Ей, правда, тоже нашлось место – на придиванной бельевой тумбе…

И вот премьера Андреева «Гамлета» в Театре им. Ленинского Комсомола. Меня встречает помощник Андрея Седов, раздеваюсь я в кабинете, где уже свалено на креслах много всякой одежды. Я волнуюсь. Спектакль мне нравится. Королева в кроваво-красном платье – по-королевски великолепная Терехова. Очень средневековая (и прическа и платье – с картин старых мастеров) Офелия – Чурикова.

Толя Солоницын – Гамлет. Наш эталон – Гамлет англичанина Пола Скофилда. Это темпераментный красавец с огненными глазами, в бархатном камзоле. Он покорил московскую публику, и меня в том числе. Прекрасный, традиционно романтический датский принц. А Гамлет Солоницына уже не молод. Он не отличается ни красотой, ни быстротой движений, ни излишним темпераментом. «Что за Гамлет, у него и глаз-то совсем не видно!» – возмущается наша добрая знакомая, преподаватель зарубежной литературы во ВГИКе Нина Александровна Аносова. Она права. Глаза у Гамлета глубоко запавшие, лицо измученное, серое. Серый камзол, никаких страусовых перьев. Это не принц, это обычный человек. Обычный наш замученный современник.

Финальная сцена. Поверженные тела – жертвы человеческой низости и коварства. Но вот… дрогнула рука у Гамлета, вот он встает, вот он протягивает руку матери, и поднимаются-воскресают жертвы этой трагедии, которую мы только что пережили. Прощение. Ведь в этом сущность христианства, не так ли?

Я спешу за кулисы, чтобы поздравить Андрея. Вижу Толю. Подхожу к нему, благодарю. Целую его нескладно в лысый потный лоб. И понимаю, как устал Толя, как нелегко дается ему эта роль, сколько сил отнимает…