Тарковские. Осколки зеркала

Сейчас, по истечении 4-х месяцев, перебирая ее вещи – нашла Ваше письмо и, не читая, уничтожила. Но, вспомнив удовольствие, с которым она его прочла и в воспоминаниях о прошлом позабыла ужас настоящего, я не могла не поблагодарить того, кто вспомнил о ней в такие тяжелые для нее, последние дни жизни.

7. XII.1932. Е.Фальц.

Папа носил это письмо с собой, но, боясь, что карандаш, которым оно было написано, сотрется, поздно ночью 8 февраля 1937 года переписал его чернилами.

Как же любил он Марию Густавовну, как хранил свою любовь, если ни к одному из посвященных ей и опубликованных стихотворений не стоит посвящения!

Я снова и снова перечитываю эти стихи, и из их трепетной ткани вырисовывается ее нежный образ. Река, мост, криница, крылья, простой наряд, тонкое колечко, сирень, синева, синий цвет платья, запах мяты, влажные звуки имени – все это она, Мария. Это ее папа любил «горше всех» на свете.

А как же «Первые свидания», написанные в 1962-м? Это тоже Она. Опять сравнение с птичьим крылом, опять сирень, которая тянулась со стола, чтобы тронуть ее веки «синевой вселенной». Реалии прошлого времени – «кувшин и таз» – еще одно подтверждение, что «Первые свидания» и в прямом смысле первые. Но окончательно утвердиться в моем предположении о героине «Первых свиданий» мне помог сам папа. Разбирая его архив, я натолкнулась на тонкую тетрадь, надписанную так: «Как сорок лет тому назад (1940–1969)».

Под таким заглавием папа переписал восемь стихотворений, связанных с памятью о Марии Густавовне:

«Давно мои ранние годы прошли…»[77]

«Как сорок лет тому назад, сердцебиение при звуке…»

«Мне в черный день приснится…»

«Свиданий наших каждое мгновенье…»*

«Как сорок лет тому назад, я вымок под дождем…»

«Душа моя затосковала ночью…»*

«У человека тело…»*

«Хвала измерившим высоты…»

Есть и еще свидетельство. По словам кинорежиссера Вячеслава Амирханяна (автора фильмов об Арсении Тарковском «Посредине мира» и «Малютка-жизнь»), папа сообщил ему, что «Первые свидания» посвящены М.Г.Ф. Он именно так и произнес – М.Г.Ф.

Папа по-рыцарски оберегал свою Даму от чужих и чуждых. Он приезжал в Кировоград один, один проходил по Александровской улице, один входил в дом, где когда-то жила Она. Только теперь я могу оценить то доверие, что заключалось в его словах: «Как бы мне хотелось поехать в Елисаветград с тобой, доня моя!» Прости, папа, мою молодость и робость, прости, что я не настояла на этой поездке. А ведь тебе хотелось показать мне родной город и, может быть, посвятить меня в свою тайну.

…Что с нами ни случится,
В мой самый черный день,
Мне в черный день приснится
Криница и сирень,
И тонкое колечко,
И твой простой наряд,
И на мосту за речкой
Колеса простучат…

Медем

…И навстречу мне выходит Медем

В бумазейной курточке своей.

Это стихотворение написано папой в 1933 году. Он не включал его в свои сборники, как и многие другие ранние стихотворения. Оно вошло в одну из двух последних книг, изданных при его жизни, но составленных уже не самим папой, с грубым названием «От юности до старости», которое присудили этому сборнику работники издательства.

Стихотворение «Медем» мне знакомо с раннего детства. Оно было записано папой в его черной тетради, с довоенных пор хранившейся у мамы.

Странная фамилия – Медем, музыка, звучащая в стихотворении, вызванная к жизни медвежьей рукой «лукавого великана», звоночек у двери, который следовало повернуть, и маленький босой мальчик, папа, робко играющий свой урок, – все это давало пищу моему детскому воображению.

Но мне не приходило в голову, что когда-нибудь я узнаю что-то конкретное о папином учителе музыки и что этот персонаж, казавшийся по-гофмановски фантастическим, обретет вполне реальные очертания…

Прошло много лет, и вот я в папином родном городе, куда ему так хотелось поехать вместе со мной. Его желанию не пришлось осуществиться, и теперь я одна хожу по улицам папиного детства – Большая Перспективная, Дворцовая, Александровская… Улицы то поднимаются вверх, то сбегают вниз, к Ингулу, теперь уже совсем обмелевшему.

Есть город, на реке стоит,
Но рыбы нет в реке,
И нищий дремлет на мосту
С тарелочкой в руке…

Разве это не чудо – проходить вдоль домов, мимо которых папа ходил в гимназию, открывать двери, к которым прикасалась его рука, встречаться с людьми, знавшими его совсем молодым.

Я иду по Карабинерной улице (папе, наверное, тоже нравилось это название) к Ирине Михайловне Бошняк, в уютный дом, сохранивший обстановку прежних лет.

Ирина Михайловна – подруга папиной молодости. У нее по-детски круглое наивное лицо и блестящие молодые глаза. Она очень стара, но жива и общительна. Вряд ли она помнит, что было с ней вчера, но о событиях семидесятилетней давности рассказывает так, как будто они случились на днях.