Тарковские. Отец и сын в зеркале судьбы

Мы занимались с ним подготовкой экспериментов по измерению человеческой энергии с помощью специальной съемочной аппаратуры. К сожалению, идеи эти не были реализованы, а один из созданных нами приборов попал сейчас в крупную римскую больницу, где идут исследования СПИДа.

Он торопился. Порой, когда мы выполняли упражнения релаксации, он говорил: «Нет времени, я очень тороплюсь», на что я отвечала: «Успокойся немного. Может быть, тебе и не надо много времени. Может быть, ты за 24 часа сможешь сделать работу 24-х лет, успокойся. Он смотрел на меня, говорил «правильно» и приступал к занятиям».

И однажды он мне сказал: «Я все успею сделать».

– В одном из стихотворений Арсения Тарковского душа выходит из тела…

– Это называется биотрансформацией. Андрей просил меня помочь его маме, друзьям и нередко говорил мне: «Давай пошлем энергию этому человеку». Они и не подозревают, что Андрей посылал им свою энергию. Такой он был щедрый. Настоящий дар – тот, о котором не говорят вслух. Поэтому я его очень любила.

– И его нетрудно было любить, правда?

– Он стремился к тому, чтобы всем было хорошо. Он весь был – понимание. Он искал в людях лучшее и был убежден, что это лучшее – есть. «Все в нас заложено. Нужно только найти это в себе, а не искать снаружи». Говорил, что не надо никому подражать – каждый из нас единственный и неповторимый. Он не любил сравнений – не потому, что был горделив, а потому, что сравнения убивают: когда я сравниваюсь с другим, я не смотрю на себя, не открываю себя, не созреваю как личность.

– Представим себе, что Андрей Тарковский жив и вернулся в Россию…

– Он тосковал по родине, и в минуты особого напряжения я говорила ему: «Ну, ладно, если хочешь, возвращайся к своему народу». «Не в этом дело, – отвечал он. – Мой народ будет страдать, пока не пройдет тоннель между старой жизнью и новой». То, что произойдет в России, он предвидел. «Чтобы это скорее наступило, нужно, чтобы кто-нибудь принес себя в жертву, взял на себя часть ноши Христа». Конечно, Андрей не помышлял о подражании Христу, но он глубоко осознал его завет, и свое кино считал каналом передачи этого завета. У него были трудные периоды в жизни, порой полное безденежье, его искушала возможность быстро сделать фильм и заработать деньги, но он отказывался от этого. Он был такой чистый!

Думаю, что, вернувшись на родину, он организовал бы школу самоискания. Нам кажется невозможным преобразование мира, потому что мы живем в незнании себя. Андрей считал, что причина человеческих заболеваний – высокий уровень шума в мозгу. Слишком много мыслей обитает в голове «неподконтрольно». В нас живет опыт прошлого, мы – его дети. Андрей не отвергал этот опыт, но говорил, что мы не должны быть его пленниками. Взяв у прошлого уроки, мы должны идти дальше…

– На ваш взгляд, почему он не смог жить в России?

– Он страстно любил свой народ, ужасно тосковал – до слез, до физической боли. Но он не терпел ошейника, за свободу он был готов заплатить даже отлучением от своего народа. Должна сказать, что он очень любил Италию; ему было жаль, что итальянцы часто не понимают свою землю, этот последний уголок Эдема.

У него была тоска по тому, что потерял русский народ. Он опасался грядущих бедствий и беспокоился, предвидя освобождение народа. Он страстно желал этого освобождения, но знал, что на пути к свободе народ может совершать ошибки. Если в начале жизни на Западе он думал в основном о России, то в последнее время он расщепил свою душу между Россией и Италией: и ту, и другую надо было спасать путем самопожертвования.

– Высказывал ли он свое отношение к смерти?

– Однажды он подарил мне изображение портала – большой полуоткрытой двери, из-за которой струился свет и сказал: «Это сделал я. Знаю, что открылась великая дверь». Спустя два месяца он заболел. Вот смысл его отношения к смерти – он видел в ней открывающуюся дверь. В последнее время мы с ним хорошо осознавали, что приближается его переселение в иное измерение.

Он знал, что умрет и как умрет. В последние месяцы я навещала его без чувства горечи – он заслужил только любовь и уважение за свою смелость, за поэзию, за великую душу… Как-то я спросила его: «Что делать – готовить тебя к жизни или к смерти?» и он ответил: «Готовь меня к смерти, это одно и то же». Он знал, что смерти нет, что его ждет переселение, к этому он готовился и говорил: «Я любопытный!»

– А как он представлял себе потусторонний мир?