Стол накрыт на шестерых,Розы да хрусталь,А среди гостей моихГоре да печаль.И со мною мой отец,И со мною брат.Час проходит. НаконецУ дверей стучат.Как двенадцать лет назад,Холодна рукаИ немодные шумятСиние шелка.И вино звенит из тьмы,И поет стекло:«Как тебя любили мы,Сколько лет прошло!»Улыбнется мне отец,Брат нальет вина,Даст мне руку без колец,Скажет мне она:– Каблучки мои в пыли,Выцвела коса,И звучат из-под землиНаши голоса.Внимательнее других слушает это стихотворение Цветаева. А потом, вернувшись в свою жалкую комнатку в квартире на Покровском бульваре, пишет ответное:
Все повторяю первый стихИ все переправляю слово:– «Я стол накрыл на шестерых…»Ты одного забыл – седьмого.Невесело вам вшестером,На лицах – дождевые струи…Как мог ты за таким столомСедьмого позабыть – седьмую…Невесело твоим гостям,Бездействует графин хрустальный.Печально – им, печален – сам,Непозванная – всех печальней.Невесело и несветло.Ах! не едите и не пьете.– Как мог ты позабыть число?Как мог ты ошибиться в счете?Как мог, как смел ты не понять,Что шестеро (два брата, третий —Ты сам – с женой, отец и мать)Есть семеро – раз я на свете!Ты стол накрыл на шестерых,Но шестерыми мир не вымер.Чем пугалом среди живых —Быть призраком хочу – с твоими,(Своими)…Робкая, как вор,О – ни души не задевая! —За непоставленный приборСажусь незваная, седьмая.Раз! – опрокинула стакан!И все, что жаждало пролиться, —Вся соль из глаз, вся боль из ран —Со скатерти – на половицы.И – гроба нет! Разлуки – нет!Стол расколдован, дом разбужен.Как смерть – на свадебный обед,Я – жизнь, пришедшая на ужин.…Никто: не брат, не сын, не муж,Не друг – и все же укоряю:– Ты, стол накрывший на шесть душ,Меня не посадивший – с краю.Это последнее стихотворение Цветаевой; оно датировано 6 марта 1941 года. Тарковскому она его не показала.
Через пять месяцев Цветаева уехала в эвакуацию (Тарковский еще оставался в Москве), 18 августа оказалась в Елабуге, писала оттуда отчаянные письма, ездила в поисках работы в Чистополь, получила там отказ и в работе, и в прописке, и 31 августа, накинув веревку на крюк, сунула голову в петлю…
О смерти Цветаевой Тарковский узнал только в ноябре 1941-го. И сразу «выплакался» несколькими стихотворениями, в том числе и этим:
Сколько было пустого, вздорного!Сердце падает, как в пролом —Это птица прибоя черногоПерерубленным бьет крылом.И тугая волна гремучаяПо-собачьи лижет мосты…Ах, крылатая, звезда падучая,Что с собой сотворила ты!Как светилась ты, милостивица,Жизнь раздаривая на пути…Встать бы, крикнуть бы, воспротивиться,Подхватить бы и унести, —Не удержишь – и поздно каяться,Задыхаясь, идешь ко дну.Так жемчужина возвращаетсяВ заповедную глубину.Инна Лиснянская вспоминала в 1990-х, как чрезвычайно деликатно рассказывал Тарковский о Марине Цветаевой.
Тогда я не знала, что их связывали не только дружеские чувства, а Арсений Александрович, по-видимому, был уверен в обратном. Сокрушался: