Тарковский и я. Дневник пионерки

А где-то там, в недосягаемой высоте, куда почти никто не поднимает голову, надо всем этим базарным великолепием были натянуты батуты, над которыми еще выше, уже вовсе в заоблачном далеке, всю ночь летали воздушные гимнасты, как в шапито, но для чего-то расположенные там, куда вообще-то никто не смотрит. И все это зрелище блестяще венчал рассказ Тома Ладди, цитировавшего побывавшего здесь вместе с ним Дюшана Маковеева: «Вы думаете, что показываете мне язвы капитализма? Нет, дорогие мои, это мечта мирового пролетариата». Что можно на это сказать, кроме как — гениально! Страшный гимн массовому вкусу!

Наутро, прежде чем отправиться в дальнейшее путешествие, обозначенное в плане, нас повезли в арендованный кинозал для просмотра широкоформатного документального фильма об истории и реальности бедственного положения индейцев, вытесненных с их земли «прелестями» цивилизации, накануне представленными нам по-особому «убедительно». Речь шла о вымирающих людях, которых нам предстояло увидеть в резервациях, отторгнутых от своих национальных корней, религии, не желающих и не умеющих принять новые, навязанные им извне ценности. Эта более чем впечатляющая картина строилась на контрасте шумной, дымной, губительной, но, по-своему все-таки мощной красоты этой самой цивилизации, созданной «белыми» янки, и нетронутой тысячелетиями землей, принадлежавшей когда-то индейцам, принципиальным созерцателям, а не «творцам». Богом данной трудно вообразимой тишины Вечности, безмолвия и покоя, куда нам еще предстояло въехать туристами…

Мы двинулись в путь на двух машинах, многоместном джипе и типичной комфортабельной американской машине, в которую посадили Тарковских со мной и которую поначалу пытался вести Том. Но вскоре, видимо, утомленный нашей русской речью, здраво рассудил, что для всех удобнее поменяться водительскими местами с Занусси, которого мы с радостью приняли в свои медвежьи объятия. А Том воссоединился в джипе с тремя американскими сценаристками, одна из которых называла себя «последней хиппи Америки», также приглашенными на фестиваль, как и кинорежиссер с Филиппин, ехавший тоже с ними. А еще чуть позднее к нам присоединилась третья машина с китайским режиссером и его женой, а также, если не ошибаюсь, супружеской парой из Израиля.

Вначале мы ехали через один из национальных парков — заповедник, занимающий огромные пространства, покрытое всякой невероятной растительностью и заселенное мормонами, где на сотни(!) километров нельзя было найти магазина, где продавались бы сигареты или алкоголь.

Нас завезли также в деревеньку где-то в стороне и в горах, то есть в уединении, где небольшим поселением живут «настоящие» самые мормонистые мормоны, глубоко презирающие своих совершенно «разболтавшихся» соотечественников. Заезжать туда небезопасно, и удалились эти мормоны не для того, чтобы стать предметом любопытства туристов. Можно было только рискнуть быстро проехать по улицам с задраенными окнами, не останавливаясь, а то могут забросать камнями. Но из окна машины мы успели рассмотреть взрослых и детей, одинаково бледненьких в такую жару и укутанных в длинные одежды с длинными рукавами, в шапках и платках. Их правила гласят, что греховное тело должно быть максимально закрыто от чужого глаза. Аскетов таких немного. Жениться им позволено только между собой, так что кровосмешение в таком маленьком поселении, конечно, неизбежно… Это был первый неожиданный контраст после Лас-Вегаса…

А ехали мы и наслаждались в нашей замечательной машине вместе с Занусси, в его еще более замечательном обществе, болтая без умолку. Об этом очень точно вспоминает сам Кшиштоф: «На первом же привале… американцы пришли к нам, сгорая от любопытства и желая узнать, о чем мы там разговариваем, ибо у нас в машине всю дорогу царило страшное оживление. Мы ответили, что разговаривали о жизни, и это была правда, но объяснить, о чем именно, не смогли… как и многое другое впрочем».

Были мы, все четверо, действительно, в прекраснейшем настроении, бесконечно шутили, балагурили, хохотали бездумно, рассуждая, например… О чем может рассуждать русский человек, на знающий иностранных языков? Об особенностях нашей русской речи, конечно, и русского общения. Помню, как задыхаясь от смеха, мы демонстрировали с Андреем наперегонки, сколько разного можно выразить по-русски одним коротким словом, «воще» или «ну, это воще» — утверждение, негодование, иронию, недоумение.