Тарковский и я. Дневник пионерки

Немыслимо неосмотрительно для себя поступила гораздо позднее госпожа Тарковская, но она так или иначе невольно одарила меня копиями нескольких страниц из дневника своего супруга, одна из которых гласит: «Да, забыл вчера: О. Суркова прислала ужасное письмо, полное хамства, претензий и проч., и проч. Надо отвечать, но очень не хочется». Понятно, что этого своего нежелания Тарковский не преодолел, приписав однако ниже на той же странице прямо-таки своей рукой две, видимо, ассоциативно возникшие у него цитаты:

Честные люди не бывают богаты.

Богатые люди не бывают честны.

Лио-Тсе.

Никогда не беспокой другого тем,

Что ты можешь сам сделать!

Л. Н. Толстой.

Удивительные все-таки цитаты в удивительном, согласитесь, контексте! Сверху рукой Андрея обозначена дата и место записи: «Суббота. 9.111.85. Stockholm».

Как же все это случилось? Как мы дошли до жизни такой? Какими мы были и какими постепенно становились? Почему? Как видится мне все это теперь, когда я в очередной раз чувствую необходимость высказаться, учтиво освобожденная Маэстро от связывавших меня дружеских уз? Может быть, в этом «освобождении» был некий высший смысл, обостривший мое зрение и заставивший меня менее восторженно и прямолинейно воспринимать даже лучших обитателей этой планеты? Наверное… Если я сумею все-таки объясниться с моими ближними в рамках этой книги… Если хватит ума и силенок рассказать о Нем, его окружении да и о самой себе тоже…

Для этого я подготовила два замечательных, может быть, слишком многословных эпиграфа из любимого Тарковским и мною Фёдора Михайловича Достоевского. С мстительным наслаждением впечатывала я абзацы, выдранные из «Записок из подполья»:

«Либо герой, либо грязь, середины не было. Это-то меня и сгубило, потому что в грязи я утешал себя тем, что в другое время бываю герой, а герой прикрывал собой грязь: обыкновенному, дескать, человеку стыдно грязниться, а герой слишком высок, чтобы загрязниться, следственно можно грязниться».

А дальше больше, к сожалению:

«Повторяю, сплошь да рядом из наших романтиков выходят иногда такие деловые шельмы (слово „шельмы“ я употребляю любя), такое чутьё действительности и знание положительного вдруг оказывают, что изумлённое начальство и публика только языком на них в остолбенении пощёлкивают».

Потом я подумала, и память подкинула мне для записи рядом с Фёдором Михайловичем знаменательный тост госпожи Тарковской, произнесённый ею в отсутствие мужа под бутылку, которую мы распивали с рабочими, строившими деревенский дом в Мясном: «А сейчас, — торжественно провозгласила Лариса Павловна, — я хочу выпить за Андрея, моего мужа, гениального режиссёра! Я счастлива, что живу с ним в одну эпоху!»… Работягам, понятно, было бы вполне достаточно выпить и за одну эпоху, объединившую нас за одним столом. А ведь я пыталась скрыть своё очередное изумление и без того часто изумлявшей меня Ларисой, попыталась всё же тогда ещё раз ощутить в полной мере перепавшее и мне «счастье», всякий раз не переставая удивляться, как странно и всё-таки необходимо для обоих выглядит это «эпохальное супружество», зная уже многое, но ещё не предполагая, чем оно для меня обернётся в ближайшем будущем.

Это «будущее» окончательно определилось весной 1985 года, когда я, как говорили встарь, «обмакнула перо в чернила», и текст, точно подошедшее тесто, начал неудержимо вылезать на бумагу… Я едва успевала записывать…

Сегодня, немедленно, сейчас и более ни минуты промедления. Иначе я задохнусь, захлебнусь в собственной обиде, не перенесу всей жизни своей — такой поистине идиотской и нелепой. Сегодня, как будто бы уже умирая, я хочу сделать о себе одно итожащее признание: «Я так ничего и не поняла в этой жизни!»

Зачем же тогда писать, спросите вы меня. А я отвечу: почему бы и не написать еще раз историю «утраченных иллюзий» и в назидание потомству, так сказать, не подтвердить еще раз всю непреложность заповеди Господней: «Не сотвори себе кумира»? Пусть, наконец, от души посмеются надо мной и другие — а сама себе я вообще стала вдруг смешна с некоторых пор. Итак, к делу!