Тарквиний Гордый

«.И от ужаса не додумав мысли, опасаясь доноса деду о его слезах, юноша торопливо ушел с болота домой; вместо него внезапно появился из рощи фламин Руф, одетый в парадное облачение со всеми знаками своего сана flamin dialis, в сопровождении свиты юпитеровых сакердотов и других жрецов низших рангов, и стал говорить к народу длинную речь перед склепом, но столь туманно, вычурно, витиевато, что ее главной сущности, за что именно казнят слуг Турна, никто не понял.

Когда фламин умолк, сивилла Диркея стала петь миф о загробных муках, ожидающих грешные души на берегах трех адских рек – Коцита (реки вздохов), Ахерона (смрадной), и Флегетона (огненной), а когда она умолкала для краткого отдыха, в минуты интервалов ее стихов, фламин, как припевы к ним, торжественно возглашал жреческим тоном, обращаясь во все те стороны, куда мог уехать от неминуемой казни спасшийся Турн, обрекая его подземным богам на адские муки, проклиная от имени Рима.

Скрываясь в кустарнике вблизи этого места, Арпин и Амальтея стояли в горьких слезах, с весьма сомнительной надеждой на возможность выручить несчастных братьев.

– Проклинают Турна... слышишь?.. – говорила она. – Мало этим злым людям гибели тела хорошего человека, мало разорения имущества, гибели всего благосостояния, они хотят сгубить и его душу.

– Пусть проклинают, – ответил юный проскрипт, – мы не можем запретить им этого, дорогая сестра, но я уверен, что благие Силы небесные, правящие миром, которые одинаковы в их сущности, хоть все племена Италии называют их разными именами, как богов, эти Силы не подчиняются желаниям и не руководствуются мнениями людей в загробном мире, их суд не может быть подобен приговорам Тарквиния и Руфа. Тираны клянут Турна и твоих братьев, верных господину, не только не подозревая, не предполагая, но и не желая думать, что, быть может, бессмертные, вопреки этим тиранам, благословляют их.

ГЛАВА XXX В ожидании зрелища

Прошло несколько дней.

Турн все еще не был отыскан, хоть Тарквиний и разослал своих шпионов ко всей его иноплеменной родне и в царский стан; его нигде не было, а Брут вернулся на войну с одним своим конюхом.

Поселяне, справляя Консуалии, толпились больше, чем в священной роще, у патрицианского склепа, где старшины стерегли сыновей несчастного Грецина.

В один из этих дней утром, среди других любопытных, к склепу пришел Виндиций, конюх Брута, присланный для разведок о всем происходящем, так как его господин, хоть и царский родственник, даже слывший любимцем Тарквиния, но бывший и заведомо для всех другом осужденного Турна, опасался возвращаться в опустелую усадьбу.

Народ, как водится, перевирал на свой лад все случившееся.

Кое-кто слышал глухой крик, стон, рыдания, но не утверждали, что эти звуки принадлежат обреченным.

Бойкий Тит Ловкач мигом составил десяток гипотез всякого сорта одни других замысловатее, но никто не согласился с ним, а все возражали, что старшины едва ли станут мучить двух парней, не сделавших не только зла, но никому даже не успевших «насолить» в деревне, парней, которые держались смирно, а Ультима даже любили за его забавную придурковатость, думали, что скорее всего запертые просто дали волю своим чувствам, выплакаться захотели.

Один лишь Архип отгадал, что голос идет не изнутри здания, а откуда-то сверху, с горы, издалека, голосит там, рыдает женщина вперемежку с заглушающим ее возгласы мужским голосом, но никто не видал этой особы, не узнал несчастной Амальтеи.

– Это на болоте колдунья поет, – решили они все совместно, – так отдается сюда; ветер несет отголоски.

У склепа конюх повстречал своего приятеля, деревенского бочара, который, кивнув в приветствие, замахал на него руками, чтобы тот не шел дальше, на лестницу к двери.

– К ним не впускают, не только от Брута, но даже и от фламина Руфа нельзя.

– Отчего? – удивился конюх.

– Достоверно не знаем, – ответил бочар.

– Молодежь в первое время ворчала, – вмешался винодел, – регент отдал сыновей Грецина на расправу всем, а старшины никого к ним не пускают; мы ваши же поселяне, тутошние, не с марсианских гор скатились, не от рутулов или герников, а нас прочь гонят.

– Все это Стерилла да Камилл... Они всем заправляют, верховодят... Пускают ведь туда только не всех... Дядя Архип двух кур принес, пожертвовал, ну и пустили его... А Тит-лодочник и без подачки пролез, – задорный буян он у нас, всем ведомо!.. Вы, говорит, хоть и старшины, а запретить проститься с осужденными не имеете права. Римлянин принадлежит всему Риму, как и весь Рим ему, – такова поговорка у горожан, – ну и в деревне то же самое надо соблюдать. Регент отдал на казнь, в жертву деревенским богам, сыновей управляющего не Аннею, не Камиллу, а всем, стало быть, и мне. Старшины стали гнать Тита из склепа кулаками и палками, изрядная потасовка там была!.. Тит выбежал, а сам орет: «Насолю вам так, что век не забудете!.. Я знаю такое заклинанье; умею лешего окликать; пойду в полночь на болото в такое место, которое один я знаю, и принесу там жертву Инве; косматый придет и унесет в свою берлогу, кого я укажу».