ТАРРА. ГРАНИЦА БУРИ. Летопись вторая.

— Эландских пленных отдам тебе, — бросил тарскиец откуда-то вылезшему господину Шаддуру, — наполнишь свою Чашу.

— Всех пленных, — холодно поправил тот. — Хранить нашу тайну далее нет никакого смысла.

— Посмотрим, — пожал плечами Годой, не собираясь ни спорить, ни тем более соглашаться.

Господин Шаддур хотел ответить, но осекся на полуслове, впившись взглядом в нечто сверкающее, показавшееся у кромки леса. Годой поднес к глазам окуляр и увидел то, чего боялся и неосознанно ждал с начала битвы. Из-под прикрытия деревьев вылетела крылатая конница. Последних всадников скрывало облако пыли, по размеру которого становилось ясно: проклятых эльфов никак не меньше тысячи. Впереди на белоснежном коне мчался воин с высоко поднятым сверкающим мечом, за его спиной вздымались белоснежные лебединые крылья. Почему-то это обстоятельство повергло тарскийского господаря в ужас, он даже не сразу понял, что к нему обращаются.

— Очнитесь, Годой, — господин Шаддур был спокоен, — нужно действовать.

— Что я, во имя Проклятого, могу сделать?! — прорычал регент. — Кажется, кто-то утверждал, что Светорожденные покинули Тарру вместе со своими богами?

— Я ошибался, — признал союзник. — Теперь эту ошибку следует исправить. Соблаговолите последовать за мной внутрь этого сооружения.

— Изье, — как мог небрежно бросил Годой, — принимайте донесения. Без особой надобности нашу беседу с епископом не прерывайте.

— Да, монсигнор. — Марциал прижал к глазу трубу. Он был прав, советуя придержать конницу и остаться в лагере, но лучшим в советах вице-маршала было то, что давались они вполголоса и тут же забывались. Изье ни разу не произнес «я же говорил», окончательно убедив регента в своей незаменимости. Если б союзники были столь же разумны… Шаддур многозначительно переступил с ноги на ногу, и Годой не мог не поинтересоваться у Марциала, что он думает о странной коннице.

— Она прекрасна, — совершенно спокойно признал вице-маршал, и регент неторопливо отошел.

Внутри глинобитной хижины, в мирные годы служившей приютом пастухов, было пусто и темно. Пахло пылью и мышами. Тоненький лучик предзакатного солнца выхватил брошенную на некрашеной столешнице немытую миску. Годой налетел бедром на торчащую деревяшку и зашипел от неожиданной боли.

— Что все это значит, господин Шаддур? Мы можем говорить об эльфах и на свету.

— Мы не будем говорить об эльфах. — Голос главы ройгианцев напоминал шелест змеиной чешуи по мозаичному полу. — Эту битву мы проиграли. Нужно уходить.

— Уходить?! — Годоя аж передернуло от злости. — Я не могу покинуть армию на глазах у всех. До Таяны больше тридцати диа, Мунт не предназначен для обороны.

— Отправлять гоблинов к Адене было недальновидно, — пожал плечами Шаддур.

— Да, сейчас это ясно. — Годой все-таки взял себя в руки. — Не будем оплакивать разбитые яйца, съев яичницу. Меня ждет армия.

— И смерть. — Господин Шаддур был совершенно спокоен. — Мы проиграли сражение, но мы выиграем войну.

Окрестности Малахитового лагеря

Гоблинов оставалось не больше тысячи, и они ничего не могли сделать. Крылатые уроды не оставили им ни единого шанса. Горцы могли лишь умереть, и они умирали, зажатые между ненавистными эльфами, городской стеной и лагерными пушками, размеренно и жестоко бившими по тем, кто еще утром был своим. Гоблины умирали молча, огрызаясь из последних сил. У врагов не хватило мужества схватиться врукопашную, отдав дань мужеству проигравших.

— Это кара, — тихо сказал соседу высокий воин в шлеме, украшенном орлиной лапой. — Помнишь?

Тот кивнул. Да, был воин из рода людей, в одиночку схватившийся с сотнями. Он должен был умереть с честью, но господарь приказал, и орки выполнили приказ. Храбреца подбили стрелой, как весеннего глухаря. Дети Ночи поступились честью, что ж, кара их настигла.

Очевидно, нападавшие приволокли еще несколько пушек, так как ядра стали сыпаться чаще. Упал сосед воина с орлиной лапой, следующее ядро унесло троих. Всхлипнув напоследок, замолкла волынка, но барабанщик с залитым кровью лицом все еще бил обтянутыми войлоком колотушками в свой барабан. Жизнь кончалась. Гоблины умирали на равнине среди роскошного южного лета, в день, который начинался как праздник…

Они остались одни. Люди, как и положено вечным предателям, кто сдался, кто бежал, хотя что с них взять? Они всего лишь уподобились Годою, исчезнувшему, когда еще можно было что-то спасти… Даже атака крылатых всадников, при всей своей кошмарной неожиданности, и та могла быть отбита, если б господарь повел себя как должно! Но он бежал. Бежал каким-то странным способом. Никто не видел, как он садился на коня, и он не взял никого с собой. Вошел вместе с двумя Белыми жрецами в хижину, и больше его никто не видел. Прискакавший со срочным донесением аюдант рискнул навлечь на себя гнев регента и вошел в лачугу. Там лежали трупы Белых жрецов, а Годоя не было нигде.