Тартар, Лтд.

— Ну, расскажи о себе.

— Родился, крестился, женился, развелся, — сказал я быстро. — А ты?

Он пальцем размешал сок и водку в стакане.

— А я никогда не спал с мужчинами.

Успеешь спедить, подумал я. Только вот со мной ли?

— Разве я об этом спросил?

— Разве нет?

Я притих.

— Твои друзья забавные.

— Ну и что?

Он улыбнулся.

— Ничего. Я вижу, ты просто не любишь людей.

— Фу! — сказал я.

— «Не любишь» в значении «не интересуешься». И Аристотель забавный.

Что было забавного в Аристотеле?

— А с кем ты еще знаком?

— Мало ли. Троцкистов знаю.

— Кто это?

— Есть такая партия.

— И чего они хотят?

Я удивился.

— Того же, что и все. Денег, власти. Ты историю в школе учил?

Теперь удивился он.

— Кто же учится в школе? Зачем тогда жизнь?

— Тогда ты им подойдешь. Троцкистам.

— Собственно говоря, — сказал он, — я в этом не сомневаюсь. Я подхожу всем.

И это лечится, подумал я.

— Ты знаешь, что такое политика?

— Папики в телевизоре?

— Допустим. А они…

— Троцкисты?

— Да. Они думают, что политика — это такая игра, вроде бейсбола, где главное — экипировка, все эти фишки. Даже правила не так важны, как трусы нужного цвета. И если…

— Еще там надо быстро бегать.

— Бегать?

— В бейсболе.

— Ладно, бегать.

— И отбивать мяч.

— Так вот, они не хотят бегать и отбивать мяч. Они хотят выйти на поле, помахать битами…

— Это называется bats.

— И вот они РАЗМАХИВАЮТ BATS и делают страшные рожи, и всё до последнего ремешка у них в порядке, и они думают, что не нужно бегать, и учить историю, и все такое.

— Интересно рассказываешь. Они вышли в play off?

Мы уставились друг на друга.

— Возможно, — сказал я, — там другая система. Но наши троцкисты этого не знают. Им кажется, что в игре, кроме них, никто не участвует.

— Если они дойдут до финала, то так оно в конце концов и будет.

Я не хотел сдаваться.

— Возьмем другой пример. Допустим, у тебя есть машина.

— Почему допустим? У меня есть.

— У тебя есть машина. Ты умеешь водить. Ты неплохо водишь, но не признаешь правил. Поэтому в безопасности ты только до тех пор, пока твоя машина — единственная. Когда появятся другие, ты разобьешься.

— Пару раз так и было.

— И что?

— Папик покупал новую.

Я растерялся.

— Почему их папики не могут делать то же самое?

— Папики троцкистов?

— Ну да.

— Об этом я не подумал, — сказал я.

— Интересно было бы на них взглянуть.

— На папиков троцкистов?

— Папики-то все одинаковые. На них самих. И на их bats.

— Нет проблем, — сказал я. — Это легко устроить.

И я устроил.

В результате идеологической борьбы троцкисты отвоевали у торчков платформу для своего тусняка: «Мегера PUB INTERN.», обычное для города заведение средней руки, скорее ближе к распивочной навынос, чем к барам европейской литературы. Торчки ушли не сразу и поначалу, сопротивляясь, слушали витавшие в густом дыму речи о новом курсе и перманентной революции. Торчки собирались в «Мегере» каждый день, их текучий состав менялся, их текучие мысли путались, к словам и лицам они привыкали, не запоминая; но и троцкисты приходили все чаще, и, поскольку их программа разнообразием не страдала, все торчки, раньше или позже, с ней ознакомились.

Тогда борьба вступила в фазу дружбы, торчки были допущены до прений, и Женя Арндт, о котором речь впереди, попробовал возбудить их гражданские чувства, все чаще внедряясь за столики торчков и внедряя в их среду сомнения. Торчки смотрели на него снисходительно, но без энтузиазма: чужой — он и есть чужой. В пылу пропаганды Женя зашел так далеко, что даже как-то похвалился, что подсел на плане. Если конопля — наркотик, то пиво — алкоголь, ответили ему. Он заткнулся и обиделся. Совершенно напрасно: чужие — они и есть чужие, что обижаться?

Зачем я сюда ходил? Я даже не покупал опиум. You can buy а dream or two, чужой жизни не купишь. Дивный новый мир? Я уже говорил, что думаю о путешествиях. Я устраивал себя в своем мире, в том образе, который мне удалось сконструировать. После этого встретиться с «я» настоящим, терпеливым рабом моих подспудных надежд и страхов — большое спасибо. Ждите.

Троцкисты и торчки сосуществовали довольно долго, их союз перестал выглядеть противоестественным. Обнаружилось бесспорно общее: молодость. Почти все они принадлежали к одному поколению и одинаково чувствовали себя обойденными. В прениях по поводу дисциплины и централизма прозвучали опасные слова о мертвой власти папиков.

Тогда Лев Давидович, до этого поощрявший торчков в надежде извлечь пользу из их небедных по большей части родителей, вздрогнул. Торчки были осуждены как буржуазная отрыжка, Женя, любимец, получил приватное внушение, еще несколько человек получили внушение на чрезвычайном пленуме и вылетели из партии. Вычистив свое стадо, Троцкий взялся за «Мегеру». После нескольких телефонных звонков паршивый бар стал главным источником опасности для правопорядка. Цитадель порока трещала под мощными ударами ФСБ. Торчки недоумевали и списывали это на возросший страх существующего строя перед их друзьями, троцкистами. Но постоянные облавы наскучили им, и они ушли. Я ушел еще раньше, поскольку мне до смерти надоели и те, и другие.