Тартарары

– Во всяком случае, это проще, чем жарить драконов на сковороде, и я уверен, что вы – как насельница миров таинственных и сверхъестественных – способны извлечь голосом ультразвуки, дабы пронзить гипоталамус в моём мозге и вызвать анафилактический шок. Если упомянутый магистр в состоянии шока и с лёгкостью перемещался из родового имения под Конотопом на бал-маскарад в большом дворце Петергофа, то и мне ничего не стоит проникнуть в Тартарары.

– Я могу попробовать прямо сейчас извлечь эти звуки.

– Погодите. Ради Бога, не торопитесь.

Евпсихий Алексеевич ещё не совсем был уверен в необходимости путешествия, возможно, не сулящего ничего доброго; перед глазами промелькнули волнующие воспоминания и важные невоплощённые замыслы, сердце тревожно забилось и заелозило, словно напоминая про скудельный сосуд человеческого тела, и что-то совсем невразумительно-недосягаемое заскреблось на совести. «А ведь ещё совсем недавно, если б мне предложили просто взять и умереть – я воспринял бы такую задачу даже с отчаянным удальством, даже потребовал бы не поминать меня лихом, даже подбадривал бы возможного палача своим геройским видом. Но теперь, когда я убедился, что посмертное будущее продолжает активную, пускай и перелицованную шиворот-навыворот жизнь, мной одолела робость, а по сути – это настоящий страх проследовать в клоаку инфернального мира. Впрочем, находится во мне и чувство стыда, что проявляю малодушие перед несчастной женщиной, и это чувство сильнее страха; уж ежели обещался ей помочь, то будь добр – помогай, держи слово!» И Евпсихий Алексеевич попробовал приосаниться, насколько это позволял размер гроба, и патетично хмыкнул.

– Я готов, Анна Ильинична. Приступайте.

– Я так понимаю, что надо верещать как можно пронзительней?.. Этаким нестерпимо режущим визгом?

– Вот-вот, Анна Ильинична, вообразите себя безжалостным вихрем, или даже смерчем, несущим массовые разрушения, один только вид которого вселяет в людей ужас, а стенания его подобны сирене, сконцентрированной на одной невыносимо тончайшей ноте… Ааааааяяяяййййй!! – попробовал провизжать заполошной сиреной Евпсихий Алексеевич, но закашлялся и чертыхнулся.

– Я всё поняла, будьте здоровы. Лежите тихонечко, а я сейчас заверещу, дайте мне одну минуточку. – сперва Анна Ильинична, для пробы голоса, напела тембром элегической виолончели коротенький куплет, пришибленный на унылых рифмах, затем набралась силёнок и произвела хрустяще-стонущий вопль, вынудивший Евпсихия Алексеевича содрогнуться.

– Давайте-ка что-нибудь пописклявей. – торопливо забормотал Евпсихий Алексеевич. – У меня сердце захолонуло от вашего вопля, а надо чтоб вы в мозг проникли. Мозг – вот тут у меня – в голове.

– Я всё поняла, я просто пытаюсь настроиться, я никогда раньше не пробовала делать то, о чём вы просите. – Анна Ильинична ещё некоторое время выдавливала из себя свирепо булькочущие звуки, а затем затянула долгим скулящим писком: – Аааааааа… ууууууу… ииииии…

– Пронзительней, умоляю вас!.. представьте, что вам необходимо выдуть из меня все мозги без остатка!.. – потребовал Евпсихий Алексеевич, не ощущая в гипоталамусе частиц, механически стимулирующих биологически активные точки.

– Ууииииии!.. Ууииииии!.. – выкладывалась Анна Ильинична.

– Свистите, Анна Ильинична, не визжите! с визгом у нас ничего не получается! – потребовал Евпсихий Алексеевич. – Пронзительно-тонко свистите!..

Анна Ильинична выдохнула свой беспорядочный визг без остатка и, всецело предавшись желанию достичь Истины, дабы обрушить меч справедливости на преступную главу, яростно засвистала. И этого оказалось вполне достаточно.

Существо Евпсихия Алексеевича засвербело каждой своей щепоткой, каждой нервной клеточкой, рефлексируя на неистово ноющую боль и проламывая целостность своего же сознания. И вот он словно бы рухнул в воздушную яму, перекодирующую все обозначения ясности, и перед ним воссияло тугое огненное колесо, по ободу которого дрались, кривлялись и прельстительно корёжились искрящиеся тени людей и городов. Ожесточённо-медленно вращаясь и поскрипывая, словно дыхание зверя, внезапно разбуженного и вылеченного от смертельной болезни, оно вытянулось в громадный душный тоннель из тысячи огненных колёс, в который и затянуло Евпсихия Алексеевича, чтоб через долю секунды выплюнуть на начало нового пути.