Тартарен на Альпах

— И вотъ, милостивые государи и дорогіе сограждане, все, что я могъ разыскать и что осталось намъ отъ нашего славнаго и горячо любимаго президента… Остальное намъ возвратятъ альпійскіе ледники черезъ сорокъ лѣтъ.

Онъ уже хотѣлъ пуститься, для лицъ мало свѣдущихъ, въ объясненіе новѣйшихъ открытій относительно правильнаго движенія глетчеровъ, но его прервалъ скрипъ маленькой двери въ глубинѣ залы, въ которую вошелъ Тартаренъ, блѣднѣе вызваннаго Юмомъ привидѣнія.

— Vé! Тартаренъ!

— Té! Гонзагъ!…

И таковъ этотъ удивительный тарасконскій народъ, легко готовый вѣрить всякимъ неправдоподобнымъ исторіямъ, самымъ отчаяннымъ небылицамъ и ихъ быстрымъ опроверженіямъ, что появленіе великаго человѣка, посмертные останки котораго лежали еще у всѣхъ на глазахъ, произвело на присутствующихъ довольно слабое впечатлѣніе.

— Это простое недоразумѣніе, — сказалъ успокоенный и сіяющій Тартаренъ, дружески кладя руку на плечо человѣка, въ смерти котораго такъ горько винилъ себя. — Простое недоразумѣніе. Дѣло въ томъ, что я взошелъ на Монъ-Бланъ съ одной стороны, а сошелъ съ другой, что и дало поводъ думать, будто я погибъ.

При этомъ онъ умолчалъ, конечно, о томъ, что съ Монъ-Блана онъ не сошелъ, а съѣхалъ на спинѣ.

— Ну, Бонпаръ! — сказалъ Безюке, — задалъ же онъ намъ своею исторіей…

И всѣ смѣялись, всѣ жали другъ другу руки, тогда какѣ оркестръ, не слушая приказаній замолчать, продолжалъ играть на улицѣ похоронный маршъ Тартарену.

— Vé! Посмотрите, какъ пожелтѣлъ Костекальдъ! — прошепталъ Паскалонъ командиру Бравидѣ, показывая на оружейника, поднявшагося съ мѣста, чтобъ уступить президентское кресло благодушно сіяющему Тартарену.

Бравида, неизмѣнно вѣрный своей привычкѣ говорить короткими сентенціями, взглянулъ на разжалованнаго Костекальда, вынужденнаго занять опять подчиненное положеніе, и тихо отвѣтилъ:

— Да, непріятно изъ поповъ попасть въ дьяконы!…

И засѣданіе пошло обычнымъ порядкомъ.