Тарусские тропинки. Альманах 2024

Красота чтоб мир обиженных спасла.

Вдруг письмо дойдёт в прекрасное далёко,

В ваш заоблачный душевный монастырь.

Вам оттуда чаще видно Бога, –

Оглянулся б Он на скорбный наш пустырь.

Пусть пошлёт скорее Ревизора –

Настоящего, что ждём из века в век,

Чтоб с мечом прошёл там, где среди раздора

Человека знать не хочет человек.

Верю, в Горнем Иерусалиме

Вспомните молитвенно не раз

Малороссию, Россию, где и ныне

Много любящих и помнящих о Вас.

* * *

В изгнании

На берегу Гудзона, от Родины вдали

Он взглядом провожал в Россию корабли…

А после приходил в свой эмигрантский дом.

Где вынужденно жил с 17-го в нём.

Он поневоле здесь, он весь душою там,

Где Родина его… Но в ней — террор, бедлам.

Ивановку то белые, то красные громят…

И к дому, что сожжён, дороги нет назад.

Как счастлив был он в нём! Как звонко пел рояль…

Рождалась в сердце музыка… Влекла степная даль,

Свобода, лес, река… А, главное, — любовь!

И вдруг… по всей стране… людская льётся кровь.

Как это пережить? Года в тоске летят.

Он потерял себя. И клавиши молчат.

Картины детства снятся: Борисово, Ильмень…

А тут, по авеню, прошёл он, словно тень.

И всё же зазвучит сквозь горечь тяжких лет

Симфония, в которой отчаянье и свет.

Второй фортепианный, как птица, в мир летит!

И Родина всё слышит. Но Родина — молчит.

Ей лихо от войны… От бед черно кругом.

И русскому народу в его борьбе с врагом

Все сборы от концертов шлёт русский музыкант

С чужбины, на которой он сам себе не рад.

Душа его болит. В победу верит он.

Под Сталинградом враг надёжно окружён.

Усталый пианист снял с клавишей вуаль…

Но сердце не услышит отзывчивый рояль.

…На берегу Гудзона, от Родины вдали

В чужой земле изгнанника родные погребли.

Он так любил Россию и белую сирень…

Великий композитор Рахманинов Сергей.

* * *

В июне 41-го

Памяти моего деда

Дмитрия-воина

В стране гремит большая стройка

От Соловков до Колымы.

Зарока нет ни в чём, нисколько,

Ни от тюрьмы, ни от сумы.

А жизнь идёт, а не проходит.

И дед такой мой молодой.

Фабричный день им честно прожит.

И скоро будет выходной.

Возьмёт жену и дочек малых, –

В парк городской пойдут гулять,

Есть эскимо и тульский пряник

Водой с сиропом запивать.

Ещё не грянул «Марш славянки»,

Не полыхнула боль разлук…

А вдоль границы вражьи танки

Уже сползали к речке Буг.

И до войны совсем немного,

Каких-то пара мирных дней…

И дед пошёл в рубашке новой

Навстречу памяти моей.

* * *

На ледовой дороге жизни

По шаткому льду, по Ладоге белой

Полуторка мчит, уходя от обстрела.

Разбито стекло… Кружит сиверко снег,

И вжался в обломок руля человек.

А «мессер» свалился опять на крыло.

Водителю грудь и плечо обожгло.

Полуторку кинуло в резкий зигзаг, –

Но держит солдат руль в замёрзших руках.

Дымит радиатор… Пробиты борта.

Смертельною строчкой прошита верста.

За вешкой таится беда-полынья.

Браток, поднажми… Скоро будет земля.

Осталось немного… Темнеет вокруг.

А «мессер» заходит на чёрный свой круг.

Зенитки поймали в прицелах кресты.

«Люфтваффе» сорвался в торосные льды.

…На спущенных скатах на берег вползла

Устало полуторка и … замерла.

А помощь близка — люди машут, спешат.

И значит получит вновь хлеб Ленинград

* * *

Воины-ефремовцы

Памяти командарма М.Г. Ефремова

и воинов 33-й армии

Кровавый лёд уносит угрюмая Угра.

Шпырёвский лес пронзило надрывное: «Ура-а!..»

Враг в обороне дрогнул и даже отступил.

В Родню деревню входят ефремовцы без сил.

Измученные люди, голодные, — без сна…

Под валенками хлюпает тяжёлая весна.

И снова под обстрелом, по линии огня

Уходит тридцать третья… Прощай, прости, Родня.

Из Ставки, просто чудом, был прислан самолёт, –

Он на Большую землю знамёна унесёт.

И командарм Ефремов — отец, товариш, брат

Не потеряет чести в глазах своих солдат.

… Молчит комфронта Жуков… Боеприпасов нет…

Разбомблены обозы. Громит враг лазарет.

Шпионы «Бранденбурга» рядятся в партизан.

И рация умолкла… И всё тесней капкан.

В двух километрах — наши… Идут, гремят бои.

В кармане гимнастёрки патрончик на двоих.

Всё чаще в рукопашный срываются бойцы,

Но раненого «батю» не в тягость им нести…

Спасибо вам, солдаты, — и павшим, и живым,

Что не смогли фашисты взять рубежей Москвы.

За Верею и Боровск спасибо, братья, вам…

И выбор ваш оправдан, товарищ командарм.

Не изменив Отечеству, свой выполнили долг.

В небесном русском воинстве

На марше с вами Бог.

Шагает тридцать третья…

И слава ей, и честь!

Над Вязьмой, над Тарусою

Летит благая весть.

* * *

Над старым окопом

Уже кончаются патроны.

Прёт стая вражьего полка.

Снимает алый шёлк знамённый

Боец израненный с древка.

И знамя, взмокшее от крови,

Он спрячет в землю и умрёт.

И ляжет вишня в изголовье,

Прикрыв его и пулемёт.

Её секли осколки, пули,

Рубеж её не обойти.

Враги сломали, — не согнули.

В ней корень жив, чтоб вновь расти

Сквозь боль земли, сквозь горечь пепла,

Сквозь трав забвение за тех,

Кто рядом с ней сражался смело,

Вгрызаясь в землю, в чёрный снег.

Она не скоро, ой, не скоро

Сквозь дым пожарищ прорастёт…

Над ней не раз ещё сурово

Шквал огневой, как смерч, пройдёт.

Но ради тех, кто рядом с нею

Землёй, заваленный, лежит,

Она, с весеннею капелью,

С надеждой в небо поглядит.