Тарутинское сражение

В то время, когда русская армия готовилась к атаке, в отряде Мюрата царило полное спокойствие. Накануне, 17 октября, к войскам прибыл из Москвы долгожданный обоз с продовольствием и жалованием, появление которого нарушило обычное течение лагерной жизни. По свидетельству находившегося при штабе легкой кавалерийской дивизии польского корпуса капитана Колачковского, в тот же день войска получили провиант и водку. «Во французских лагерях изголодавшиеся солдаты набросились на припасы и пьянствовали целую ночь напролет. Даже многие офицеры, забыв о службе, провели всю ночь в беседе и утром были почти совершенно не способны к исполнению своих обязанностей. Особенно во 2-м корпусе Себастьяни, где забыли о всякой осторожности и не выслали даже, как обыкновенно, утренних разъездов. У нас же, — пишет Колачковский, — совершенно наоборот. Уже с трех часов утра вся кавалерия стояла с взнузданными лошадьми, ожидая возвращения разъездов; пехота под ружьем, артиллерия у орудий»[324]. Это описание царивших во «французских лагерях» беспорядков кажется несколько преувеличенным. Так, Роос, служивший во 2-й легкой кавалерийской дивизии корпуса Себастьяни, в своих воспоминаниях отмечал, что накануне атаки в его конно-егерском полку после полуночи, как это было заведено, кони стояли взнузданными[325]. Что касается 4-й тяжелой кавалерийской дивизии, то выдача провианта началась в ней только утром 18 октября[326]. Поэтому можно предположить, что обычные меры предосторожности (насколько это было возможно после происходившего накануне пира) были неприятельскими войсками приняты. Однако посланные разъезды не смогли обнаружить затаившихся почти у самой неприятельской цепи русских войск, и в лагере Мюрата готовились встретить еще один мирный день.

«Часов в 6 утра, — вспоминал Колачковский, — все было тихо. Наша кавалерия начала разнуздывать коней, пехота составила ружья в козлы и собиралась готовить утром завтрак, как внезапно из лежащего против нас леса прозвучало несколько пушечных выстрелов. День еще чуть брезжил»[327].

Атака лагеря при Виньково

Перед восходом солнца, ближе к 7 часам утра, русские войска устремились в атаку. Беннигсен приказал поручику Баранову, командиру четырех орудий легкой роты № 8, при выходе из леса дать залп, а Пиллару вывести на открытый участок егерей и прикрыть ими орудия. Выстрелы артиллерии должны были быть знаком для отряда Орлова-Денисова к обходу левого фланга неприятеля и, одновременно, сигналом 4-му пехотному корпусу начать движение к выходу из леса на соединение с 6-м корпусом Дохтурова[328].

В своих записках Беннигсен отмечает, что несколько состоявших при нем офицеров, «движимые нетерпением», выехали на опушку леса и были замечены неприятельскими ведетами, которые, подняв тревогу, сделали три выстрела из орудий, раньше, чем русские артиллеристы успели выйти из леса. «Это, — пишет Беннигсен, — оказалось выгодным для нас, так как наши колонны приняли эти выстрелы за условный сигнал, который мы должны были дать со своей стороны»[329]. Описание этого происшествия не встречается в дневниках и воспоминаниях других участников сражения, но, как бы то ни было, выступившие под прикрытием егерской бригады из леса орудия русской артиллерии открыли огонь по неприятельскому лагерю. Одна из гранат упала в расположение 3-го вюртембергского конно-егерского полка и разорвалась вблизи Рооса, не причинив вреда[330]. Другое ядро убило лошадь в запряжке фургона, стоявшего рядом с палаткой командира 2-го карабинерского полка[331].

Примерно в то же время, когда части 2-го корпуса вступили в бой, на левый фланг неприятеля обрушилась кавалерийская колонна. Не дождавшись сигнала к атаке и опасаясь быть обнаруженным, Орлов-Денисов выдвинул свои полки из леса и устремился на лагерь противника[332]. Это позволило ему, преодолев расстояние примерно в 3 км, напасть на отряд Мюрата почти одновременно с пехотными колоннами правого фланга.

В лагере, на левом фланге противника началась паника. С фронта вела огонь русская артиллерия, а с тыла и флангов наседали казаки, рассыпавшиеся на пространстве между рекой Чернишней и ручьем Десенка. Стоявшие на левой стороне ручья части 2-го резервного кавалерийского корпуса Себастьяни (2-я легкая и 2-я тяжелая дивизии) начали отступление к польским войскам. Об этом движении Росс писал: «Быстро сели мы на коней, которые после полуночи всегда стояли у нас взнузданными; оглянувшись, мы увидели неприятельские ряды уже перед нашим лагерем, а позади него большими отрядами носились казаки. Русские пушки развали сильный огонь, прежде чем успела тронуться с места хоть одна из наших — ибо половина лошадей у нас пала — и прежде чем успели собраться небольшие наши ряды»[333].

В наиболее тяжелом положении оказались полки 4-й тяжелой кавалерийской дивизии корпуса Себастьяни (1-й и 2-й карабинерские, 1-й кирасирский).

О.Ф. Себастьяни (1772–1851).