Тарзан - приёмыш обезьяны

Клейтон находился довольно далеко от хижины и ревностно рубил выбранное им для постройки дерево. Месяцы, в продолжение которых ни одно страшное животное при дневном свете не осмеливалось приблизиться к хижине, приучили его к беззаботности. Он оставил все свои ружья и револьверы в хижине. И теперь, когда он увидел большую обезьяну, направлявшуюся прямо к нему через кустарник, он понял, что путь к отступлению отрезан, и почувствовал, как по его спине пробежала легкая дрожь. Он был вооружен одним топором и прекрасно сознавал, что его шансы на успех в борьбе с этим жестоким чудовищем были совершенно ничтожны. «А Элис, о боже! — подумал он. — Что будет с Элис?»

Мелькнуло в сознании, что, может быть, еще удастся добежать до хижины. На бегу он крикнул жене, чтобы она вошла в дом и закрыла за собою дверь.

Леди Грэйсток сидела неподалеку от хижины. Услыхав крик мужа, она подняла голову и увидела, что обезьяна с поразительной для такого большого и неуклюжего животного скоростью прыгнула наперерез Клейтону.

Элис с криком побежала к хижине. Вбежав в нее, она оглянулась, и у нее захолонуло сердце от ужаса: страшный зверь уже пересек путь ее мужу. Теперь Клейтон стоял перед обезьяной, схватив обеими руками топор, и готовый ударить нм разъяренного зверя, когда тот на него накинется.

— Запри дверь на засов, Элис! — закричал Клейтон. — Я могу топором справиться с этой обезьяной.

Но он знал, что его ждет верная смерть, и она тоже это знала.

Напавшая на него обезьяна была большим самцом, она весила, вероятно, не менее трехсот фунтов. Из-под косматых бровей злобно сверкали маленькие, близко посаженные глаза, а острые волчьи клыки свирепо оскалились, когда зверь на мгновение остановился перед своей жертвой. За спиной обезьяны в двадцати шагах зияла открытая дверь хижины, и волна ужаса нахлынула на Клейтона, когда он увидел, что Элис снова выбежала из нее, вооруженная винтовкой.

Она, которая всегда так боялась огнестрельного оружия, что не решалась даже дотронуться до него, бросилась теперь к обезьяне с бесстрашием львицы, защищающей своих детенышей.

— Элис! Назад! — крикнул Клейтон. — Бога ради, назад!

Но она не слушала, и в ту же минуту обезьяна накинулась на Клейтона, и ему уже было не до разговоров.

Человек взмахнул топором изо всей своей силы, но могучее животное ловко увернулось, своими страшными лапами вырвало топор из рук Клейтона и отшвырнуло далеко в сторону. С свирепым рычанием кинулся зверь на беззащитную жертву, но прежде, чем его клыки коснулись горла человека, раздался громкий выстрел, и пуля попала обезьяне в спину между лопатками.

Отшвырнув Клейтона, зверь обратился против нового врага. Теперь перед ним стояла до смерти перепуганная молодая женщина и тщетно пыталась выстрелить еще раз. Она не знала механизма ружья, и ударник беспомощно бил по пустой гильзе. С ревом бешенства и боли обезьяна бросилась на хрупкую фигуру — и Элис упала в обморок.

Почти одновременно Клейтон вскочил на ноги и, ни минуты не думая о том, что его помощь совершенно бесполезна, бросился вперед, чтобы отвлечь обезьяну от неподвижного тела жены. Но этого не потребовалось. Громадная обезьяна безжизненно рухнула на траву перед нпм — она была мертва. Пуля сделала свое дело.

Быстро осмотрев жену, Клейтон убедился — она жива и невредима, и решил, что огромный зверь умер во время прыжка.

Осторожно поднял он все еще бесчувственное тело жены и снес его в хижину, но прошло добрых два часа, пока, наконец, Элис пришла в себя.

Первые же слова ее наполнили смутной тревогой душу Клейтона. Она говорила:

— О, Джон, как уютно нам дома! Мне снился страшный сон! Мне казалось, мой милый, будто мы вовсе не в Лондоне, а в какой-то ужасной, дикой местности и что на нас нападают страшные звери.

— Да, да, хорошо, Элис, — сказал он, гладя ее лоб. — А все-таки попробуй-ка снова заснуть и не думать ни о чем плохом!

Этой ночью в крошечной комнате на опушке первобытного леса под завывания леопарда у дверей и далекий глухой рев льва у четы Клейтон родился маленький сын.

Леди Грэйсток так и не оправилась от потрясения, вызванного нападением большой обезьяны. Она жила еще год после того, как родился ребенок, но уже ни разу не выходила из хижины и не сознавала, что она не в Англии.

Клейтон хорошо понимал, что если бы она владела вполне своими умственными способностями, то этот период стал бы для нее непрестанным мучительным чередованием тревог и волнений. Поэтому, хотя он и горько страдал, видя жену в таком состоянии, временами был почти рад тому, что она не может сознавать настоящего положения вещей.