Тарзан. Том 2

Первым пришел Пакко-зебра, и Нума-лев едва мог сдержать гневный рев: из всех жителей долин нет ни одного, кто был бы так осторожен, как Пакко-зебра. Следом за испещренным черными полосами жеребцом шло стадо из тридцати или сорока жирных, злых, маленьких, похожих на лошадей, животных. Приближаясь к реке, вожак то и дело останавливался, навострив уши и подняв морду, и втягивал ноздрями легкий ветерок, стараясь уловить предательский запах хищника.

Нума тревожно заворочался. Он подобрал задние ноги под косматое тело, напрягаясь для внезапного дикого прыжка. Его глаза горели голодным огнем. Огромные мускулы дрожали от возбуждения.

Пакко подошел немного ближе, остановился, фыркнул и повернул обратно. Послышался топот бегущих копыт, и стадо ушло; но Нума-лев, не пошевельнулся. Ему были знакомы привычки Пакко. Он знал, что тот вернется, хотя еще много раз будет поворачиваться и убегать, прежде, чем соберется с мужеством, чтобы вести своих жен и потомство к воде. Но легко можно было при малейшей неосторожности и совсем отпугнуть Пакко. Нума знал это по прежнему опыту. Поэтому он лежал почти неподвижно, чтобы опять не испугать зебр и не дать им уйти обратно в долину, не напившись воды.

Еще и еще раз подбирался Пакко со своим семейством, и снова они бежали и скрывались; но с каждым разом зебры подходили все ближе к реке, пока, наконец, жеребец не погрузил с наслаждением свою бархатистую морду в воду. Остальные, осторожно ступая, приблизились к вожаку. Нума выбрал лоснящуюся жирную кобылицу, и его глаза загорелись жадностью. Нума-лев ничего так не любит, как мясо Пакко; может быть, просто потому, что из всех травоядных Пакко труднее всего дается в руки.

Медленно поднялся лев, и, когда он встал, под одной из его больших хищных лап хрустнула ветка. Как пуля, выпущенная из ружья, бросился он на кобылицу; но звука хрустнувшей ветки было достаточно, чтобы вспугнуть трусливых животных, и они мгновенно обратились в бегство, в тот самый момент, когда Нума сделал свой страшный прыжок. Жеребец бежал последним, и лев одним громадным прыжком, подобно гигантской стреле, прорезал воздух, пытаясь схватить его; но и тут его постигла неудача. Хрустнувшая ветка лишила Нуму обеда. Его могучие когти лишь оцарапали лоснящийся зад зебры, оставив четыре малиновые полосы на его красивой шкуре.

Нума, злой от неудачи и голода, оставил реку и, свирепый, голодный и страшный, отправился бродить по джунглям. Давно уже он не был так голоден, как сейчас.

Даже Данго-гиена показалась бы ему на голодный желудок лакомым куском. В таком-то настроении лев и наткнулся на племя Керчака.

Никто не ждал Нуму-льва в такой поздний час утра. Он должен был бы теперь спать около своей жертвы, убитой минувшей ночью; но Нуме никто не попался в эту ночь. Он охотился за добычей более голодный, чем когда-либо.

Антропоиды с наслаждением отдыхали на полянке, удовлетворив первое острое чувство голода. Нума учуял их по запаху еще задолго до того, как увидел. Обыкновенно он поворачивал в таких случаях обратно в поисках иной добычи, так как даже Нума относился с уважением к могучим мускулам и острым клыкам огромных самцов из племени Керчака, но сегодня он решительно направился прямо на них, и его щетинистая морда, морщась, свирепо оскалилась.

Не колеблясь ни минуты, Нума напал на обезьян в тот самый момент, как только их увидел. Около дюжины, а может быть, и больше волосатых человекоподобных существ лежали на земле, на небольшой прогалине. На дереве поблизости сидел юноша с загорелой кожей. Он видел быстрый прыжок Нумы и видел, как обезьяны повернулись и пустились бежать. Огромные самцы на бегу топтали маленьких детенышей; только одна маленькая обезьянка стояла на месте, ожидая нападения. Это была молодая самка; материнство вдохновило ее на великую жертву для спасения своего детеныша.

Тарзан соскочил с сучка, на котором сидел, и негодующе закричал на убегающих самцов и на тех, которые сидели в безопасности на деревьях. Если бы самцы не покинули своих мест и стойко встретили врага, Нума не довел бы до конца своего нападения. Только великий гнев и грызущие муки голода, быть может, побудили бы его на это. Но даже и тогда он не ушел бы безнаказанным.

Если самцы и слышали крик Тарзана, они не спешили с ответом, так как Нума схватил обезьяну-мать и поволок ее в джунгли, прежде чем самцы успели в достаточной мере собраться с силами и мужеством, чтобы соединиться для защиты самки. Сердитый окрик Тарзана, однако, расшевелил обезьян. Скаля зубы, они с воем накинулись на Нуму в густом лабиринте листвы, куда он пытался скрыться от них. Самец-обезьяна шел впереди; он двигался быстро и в то же время осторожно, полагаясь больше на свои уши и на свой нос, чем на глаза.

Идти по следу льва было нетрудно, так как тело уносимой им жертвы оставляло за собой легко различимую и полную ее запаха дорожку кровавых брызг. Даже такие тупые существа, как мы с вами, с легкостью могли бы следовать за ним. Для Тарзана же и обезьян Керчака эта тропинка была тем же, что для нас цементированный тротуар.