Тарзанариум Архимеда

26 декабря 1918 года, Гременец (Полтавская губерния, Украинская Народная Республика)

— И все-таки, слава Украине! — заканчивая неприятный разговор, несколько нечленораздельно выкрикнул дядька Василь, поднимая гранчак с мутным самогоном.

Держал, впрочем, он его тоже неуверенно и, пока подносил к длинным усам, часть первака вылилась в тарелку с солеными огурцами. Дядька Василь крякнул, скривился и потянулся за темно-зеленой, осклизлой закуской. Эндрю Барбикен с брезгливостью наблюдал за ним. Если это — представитель нового общества, то имеет ли оно право на существование? Лена тихо сидела рядом с ним, тоже особо не скрывая своего отношения к происходящему. Саша Шаргей, новый знакомец Елены — и где она только их набирала в этом пекле? — неодобрительно протянул:

— Дядь Вась, мы вроде как на свадьбе, а не на митинге.

— Свадьба, — засопел куренной, — свадьба… Похороны, а не свадьба. И как это вас угораздило в такой час, а Оленка? Ну, пан Барбикен, ясно…

Он замолчал, снова засопел и стало непонятно, что же ему все-таки ясно насчет корреспондента крепко иностранной газеты, неведомо как попавшего на территорию УНР. Его территорию. Уже — слава богу! — не оккупированную союзными немецкими войсками.

— Господин Трясило, — с легким акцентом и тщательно выговаривая слова, произнес Эндрю, — я просто требую научить меня пить так, как это делаете вы. После дозы, принятой вами, я бы давно валялся под столом.

И улыбнулся.

Обстановка мгновенно разрядилась. Шаргей быстро хохотнул. Лена шевельнулась. А Василий Трясило снова засопел, но уже одобрительно, и подмигнул Эндрю:

— Вот это верно. Иначе в нашем климате да при наших переживаниях ты просто не выживешь. Пить нужно умеючи. Вот я. Принял достаточно, но поставь мне сейчас бутылку на расстоянии тридцати шагов, я ее из винта с первого выстрела разнесу. Только пустую бутылку ставь, пустую! — внезапно хрипло закричал он, испуганно выкатив глаза.

— Василий Петрович, — мягко сказала Лена, — вы бы пошли, отдохнули в соседней комнате. Поздно уже… Куда вам домой идти?

Трясило замотал головой.

— Н-не пойду… Куд-да д-домой? Мой дом — это курень. Моя жена — саблюка… Н-не пойду.

Шаргей встал из-за стола.

— Дядя Вася, идем отдохнем, идем… И козакам отдыхать нужно.

Он смущенно улыбнулся Елене и Эндрю. А Трясило вдруг закрыл лицо обеими руками и всхлипнул.

— Не надо, прапорщик, не надо. Ты человек хороший. На Кавказском фронте меня из-под расстрела вытащил. Но — не надо. Жену красные ухайдакали, сына, старшенького — офицеры его величества. Малой не известно где. Разорвали меня на части, разорвали! Одно тряпье осталось, а души-то!.. Души-то и нету. Что вам здесь нужно? — вызверился внезапно Трясило на Барбикена. — Что!?! Дайте нам покоя. Покоя нам дайте! Я вот до войны на лесопилке гременецкой работал, что выше по Днепру. Много работали, плохо жили… Но, жили же!.. В село ездили, помогали. Сродственники женкины нам помогали. Один одного держались. И жили. Жили!.. А теперь? Ничего не осталось. Вот заберешь ты Оленку в свою Америку, а ее сродственники тут мучаться останутся…

— Нет у меня родственников, — тихо вставила Елена.

Трясило поперхнулся и уставился на нее мутными глазами. Шаргей, подхватил его под мышки, приподнял со стула и мягко потянул в соседнюю комнату. Тот не сопротивлялся. За окнами послышались, приглушенные полузамерзшим стеклом и расстоянием, выстрелы. Лена даже не вздрогнула. Эндрю прислушался и подошел к окну, за которым полная Луна сверкающими потоками разливала холодный свет на заснеженные гременецкие переулки. Всю Полтавщину засыпало снегом основательно.

— Опять стреляют.

— Говорили, что между немцами и Управой разброд пошел.

— А, что, их, разве когда-нибудь не было?..

— Их не было одновременно в одной точке пространства.

— В той точке, в которой одновременно существуем мы с тобой, — Эндрю отошел от окна, присел возле жены и крепко обнял ее.

Лена положила ему голову на грудь:

— Ты плохой журналист, Андрюша. Даже не знаешь, что в Гременце творится.

— Я хочу быть просто хорошим мужем. И буду им, Лена. Завтра Василий отправит нас в Киев — приятели на железной дороге у него есть. Пропуск он уже сегодня взял. В Директории у меня связи. У немецкого командования — тоже. Впрочем, мне до сих пор кажется, лучше пробиваться на Одессу, а не на Петербург. Хотя, в Питере среди большевиков у меня много друзей.

— Они помогут нам? — большие серые глаза ощупали осунувшееся лицо Эндрю.

— Я верю в это. Так же, как верю в их одержимость. Только вот чем? Знаешь, Элен, — произнес Барбикен имя жены на английский манер, — мне кажется, что они спешат. Для тех изменений — хороших, в принципе, изменений — которые они задумали, им нужно переделать природу каждого отдельного человека. Такого, например, как Василий, — кивнул Эндрю головой на дверь, за которой слышалось приглушенное бормотанье.

— Он хороший, Андрюша. Только пьяный.