Таш любит Толстого

— Мне кажется… — Клавдия смотрит, как мимо проносятся машины. — Думаю, я сделала ошибку. Мы с Дженной даже больше не разговариваем!

Несколько месяцев назад я бы принялась злорадствовать. Сейчас мне почти все равно. Я думаю только о том, что домой поеду без сестры и не увижу её до дня Благодарения.

— Все уже позади, — отвечаю я. — Это уже не важно.

Я стараюсь, чтобы это не прозвучало небрежно. Я стараюсь, чтобы она мне поверила.

* * *

В студенческом городке на меня накатывает атмосфера летнего лагеря. Только очень ухоженного лагеря. Бодрые студенты с планшетами и в желтых футболках объясняют нам дорогу. Мы вчетвером до седьмого пота перетаскиваем вещи Клавдии в комнату на третьем этаже. Потом, умирая от голода, направляемся в El Palenque — наш любимый мексиканский ресторан.

— Когда мы приедем снова, ты уже изучишь все рестораны! — замечаю я, набив рот жареными бобами.

— Даже не надейся! Я буду пить сок из коробок и мечтать о папиной еде.

Она грустно смотрит на папу, он отвечает ей не менее грустным взглядом. Когда мы уже собираемся погрузиться в беспросветную тоску, с другого конца зала раздаются громкие аплодисменты. Официанты торжественно поют Feliz Cumpleaños девочке с брекетами. Они ставят перед ней вазочку жареного мороженого и надевают ей на голову ядовито-розовое сомбреро. Оно закрывает ей глаза и вообще смотрится комично, так что вся семья принимается лихорадочно фотографировать. У девочки такое счастливое лицо, что и наше настроение тут же улучшается. Папа запихивает обёртку от соломинки в карман длинной футболки Клавдии, и мы громко хохочем над его ловкостью и озорством.

Уже затемно мы возвращаемся к общежитию Клавдии, паркуемся на единственном свободном месте для гостей и открываем окно. Внутрь врываются влажный воздух и стрекот сверчков.

Примерно год назад, когда мы с Клавдией ездили сюда на экскурсию, я думала, что однажды тоже сюда перееду. Теперь я смотрю на огромные кирпичные и каменные здания без ощущения, что это мой будущий дом. Здесь просто живёт моя старшая сестра. Мне, наверно, все еще капельку грустно, но рано или поздно это пройдёт.

— Конечно, звонить на первой неделе не принято, — начинает мама, — но… ты же позвонишь?

Мы все ревем в три ручья, и папа сильнее всех.

— Позвоню.

— А если твоя соседка вдруг окажется бешеной феминисткой, — добавляю я, — возвращайся к нам. Хотя я уже, наверно, займу твою комнату.

Клавдия закатывает глаза:

— Разберусь уж как-нибудь.

Но голос у неё дрожит.

Мы обнимаемся, хотя все пропотели насквозь. Клавдия отмахивается от папиного предложения проводить её до дверей и уходит в свою комнату.

Обратно мы едем в тишине и темноте. Первую половину пути мама плачет, папа повторяет, что у Клавдии такой счастливый вид, а мама отвечает:

— Знаю, Ян, знаю.

Я понимаю, что все повторится через год, а потом лет через восемнадцать, когда вырастет еще не знакомый мне Зеленка-младший.

Я все еще не понимаю, почему они завели третьего ребёнка, и, наверно, никогда не пойму. Если бы мне было лет сорок и я бы уже вырастила двух дочерей, я бы послала всех к черту и больше в это не ввязывалась. Но я не могу думать за родителей, а они, кажется, счастливы. Папа выруливает на I-65, и они переплетают руки на руле, как влюбленные подростки, выехавшие на ночную прогулку.

Я вспоминаю слова Клавдии в ту ночь: может быть, мама с папой просто пытаются расширить свою семью, которой им так не хватает. Что-то в этом есть, даже если беременность была случайной. Это что-то хорошее. Мне все еще грустно расставаться с Клавдией, но будущее уже выглядит радужнее.

* * *

Утром я отправляюсь в Холли-парк. Ещё очень рано, только взошло солнце. Я проснулась, не смогла заснуть снова и решила, что лучше уж посидеть на скрипучих качелях, чем париться под одеялом.

Я качаюсь, бездумно отталкиваясь ногами от земли и мотаясь из стороны в сторону, а потом замечаю чьи-то кроссовки и поднимаю голову.

Пол что-то говорит, но я его не слышу. Вытаскиваю наушники из ушей:

— Чего?

Он только головой качает:

— Я окликнул тебя, когда ты проходила мимо нас, но ты не ответила.

— Ой, прости!

— Ты хочешь побыть одна?

Я задумываюсь. Если что, можно попросить Пола уйти. Он поймет.

— Нет, — отвечаю я наконец. — Не уходи.

Пол садится рядом со мной. Качели дрожат под его весом.

— Как твой папа? — спрашиваю я.

— Наелся макарон с сыром и радуется жизни, как только может. Вчера какая-то старушка принесла шоколадный торт. С карамелью внутри. Такое вообще бывает?

— Ой, точно, мы забыли испечь вам торт. Хочешь, испечем?

— Боже, Таш, не надо! — смеется Пол. — Вы и так делаете более чем достаточно.

— Разве? Мне кажется, мы вообще ничего не делаем. Ничего полезного уж точно.

— Знаешь что? Люди любят повторять, что забрали бы чужую боль, если бы могли. Но если бы такое было возможно… посуди сама, это же кошмар! Ну заберешь ты чужую боль, а этот человек тоже тебя любит и просто заберет ее обратно. Или она достанется кому-то еще, кто любил бы тебя или его… А потом вся боль мира попадет к человеку, который любит, но не любим, и пусть выживает, как хочет.

— Фига ты загнул, Пол!