Таша

— Вернее — доумирались? Не вникай в это, разве важно как он сказал? Конь… я тут подумала — ты же ждешь, да? Ты же тоже хочешь уйти к своим родичам, на ту сторону, к новой жизни? Там хорошо, я видела это. Отпустить тебя? Я задумала сама все это, решаю уже как все провернуть, не подумав — а согласитесь ли вы? Ты воин, у тебя счеты с врагами и немалые, как и у всех нас. Мы имеем право на месть, но вот хочешь ли ты еще ее? Чувствуешь ли необходимость в этом, как тогда, когда был живой? Или для тебя важно только исполнить службу при мне, заслужив этим переход на ту сторону?

— Про других не скажу — не знаю. Во мне ярости и ненависти больше нет, но осталось понимание. Ты же не сомневаешься, что мы по-прежнему разумны? Когда уходим туда, привязанности и страсти со временем сходят на нет, забываются. Новую жизнь нельзя начинать со старой памятью о потерях. Да-а, и Микей тоже потихоньку забудет тебя, он уже сейчас тоскует не так страшно, как вначале.

— Я только рада этому, — прошептала я, — скажи мне тогда, если тебе разрешили — кто это сможет сделать и как?

— Когда гибнут воины, их душам редко закрыт переход туда. Воин, погибший в бою или при исполнении службы, свят по определению. Его ждут родичи, для него готов на той стороне — в другом мире, дом и место в нем. Но вам как раз и нужны души воинов, справятся только они. С пониманием отнесутся к тому, что их служба не окончена и воинский долг еще не выполнен до конца. Спросишь — где же их найти, если все они уже там?

— Спрошу, — шепнула я пересохшими от волнения губами.

— Нужно ехать к Проклятым маякам. При каждом из них все еще на службе состоит тот, кто тебе нужен. Сумеешь договориться — заберешь с собой, но на их месте придется оставить живых — маяки должны светить. Коня сразу отпустишь — у него будет выбор, и этот выбор все решит про него.

— Не… не Конь же сейчас… Со мной сейчас говорит уже не Конь?

В ушах зазвучал другой — звучный и глубокий, будто бархатный голос:

— Коню предложишь отпустить его.

— Как так? — вырвалось у меня, — почему же вы разрешаете нам это? Степняки такое же ваше творение, как и мы! Почему тогда вы на нашей стороне?

— Не на вашей — на твоей. Ты имеешь право на кровную месть, любую — самую страшную. Все равно ничего страшнее, чем скармливание людей идолам, ты не совершишь.

— Почему тогда вы не запретите им это, почему не остановите?

— Я сейчас как раз и делаю это.

Я обвела ошалевшими глазами знакомую комнату, в которой сидело нас всего двое — я и Мастер. Он слышал только мои слова, и по его напряженному лицу я видела, что он пытается не потерять нить моего разговора с душой бывшего стражника. Старается вникнуть и угадать, понять, о чем идет речь. Но раз уж такое дело…

— Зачем вы забрали у меня Микея? Чтобы сталось все то, что вершится сейчас? Чтобы я смогла это сделать, оставшись одна?

— А ты хочешь быть одна? Хочешь — останешься. Ты думаешь — мы контролируем каждый ваш шаг? Нет, вы сами себе хозяева. Мы отслеживаем только соблюдение законов этого мира. Только ключевые моменты, временные и судьбоносные узлы — как сейчас. Все остальное — ваш выбор и ваше решение. А еще — случай и судьба.

— За что наказан Конь?

— За дурь, которая прощается зеленым юнцам, но не человеку в его возрасте. Возрасте, если и не мудрости, то хотя бы ума. Он добирает его, присматривая за тобой. Это все, что ты хотела узнать?

— Разве сообразишь вот так? — совсем потерялась я и вдруг поняла, что передо мной опять остался только Конь. Он таял, растворялся в воздухе, а у меня в голове метались мысли об упущенном — что бы еще я могла спросить, или… попросить? И понимала, что у меня есть все, что нужно, кроме Микея. Но тут просить о чем-то уже поздно.

Пересказала весь разговор ведуну и попросилась выйти подышать, погулять с сыном. Поговорим с Мастером потом, посоветуемся, обмозгуем все. Сейчас мне нужно было отойти от разговора, собраться с мыслями.

Ведун сразу начал рыться в книгах, разыскивая для меня все, что было известно о Проклятых маяках, а мы с Зоряном вышли на улицу. Прошли по дорожкам… он даже на улицу взял с собой гусельки, хоть и не бренчал ими. Просто не хотел расставаться — не наигрался еще. Я задумалась и смотрела только на него, отслеживая и присматривая. И не заметила, как мы почти столкнулись со стоящим посреди дорожки мужчиной — Юрасом… Он не смотрел на меня — жадно вглядывался в лицо сына. А Зорян, остановившись, улыбнулся ему, как всем незнакомцам — немного настороженно и кривовато, показав хорошенькую ямочку на смуглой щечке.

Сначала мы просто шли рядом и почти не разговаривали. Я чувствовала неловкость за то, как выкинула их с Тарусом из дома… Как будто и правильно, но… Юраса-то за что? Он молчал тогда. Отчего сейчас неловко было ему — знал только он один. Может, потому молчал и сейчас, только спросил — сколько исполнилось сыну, да как назвали? Очевидно, и сам не знал, о чем можно говорить еще — только смотрел. Мы оба не сводили глаз с Зоряна. Потом Юрас все же заговорил, и видно было, что говорить ему трудно:

— Я совсем не помню тебя, только там — в вашей пекарне.