Ташкентское море

Дело в том, что это, видимо, был активный период полива хлопковых полей. И накопленная вода через шлюзы периодически спускалась в ирригационную систему. Таким образом, за ночь часть воды безвозвратно уходила из моря, обнажая полоску земли шириной метр-полтора. «Обнаженная земля» являла искателям следы современной цивилизации — монеты, медали, зажигалки, очки, расчески, мундштуки, портсигары, часы и вообще все, что может человек, вольно или невольно, оставить в местах отдыха. Наверное, что-то бросалось в «море» «на счастье», «чтобы возвратиться».

У местных пацанов были, связанные с этими находками, истории — у каждого своя. Кто-то нашел «медаль с Лениным», кто-то «водоупорные часы, которые до сих пор идут», кто-то «червонец, высушил и купил много чего» и тому подобное. Все, что могло пригодиться в мальчишеской жизни, забиралось с берега. Большого прикладного значения, впрочем, предметы не находили (во всяком случае, в мою там недолгую бытность), но это было очень увлекательное занятие, эмоциональное и запоминающееся, часть детского приморского мира. Я тоже что-то находил в этих поисковых походах, но пригодилась одна вещь — стеклянный мундштук, который я впоследствии кому-то подарил на память.

Летние развлечения детворы и более старшей молодежи, естественно, были связаны с «морем»: купание, поездки на лодках, водных велосипедах, рыбалка.

Однажды на водном велосипеде мы заплыли на какой-то остров, кажется, его называли Девичьим. Купались, играли в прятки, кидались кусками глины. Я был по колена в воде, когда сквозь всю ногу, от ступни до берда, стрельнуло острой болью. Нагнулся, нащупал под ногой предмет, вынул его из воды — это был кусок битой бутылки, нижняя ее часть, с дном, видно, обломок покоился розочкой кверху на мелководье, ожидая своего часа. И вот час настал.

Я вышел на сушу, сел на землю. Рана оказалась глубокой и достаточно широкой, в несколько сантиметров, — в самой середине ступни. Кровь, что называется, хлестала, заливая углубления, оставленные мальчишьими ногами в густой береговой глине. До дома далеко, и нужно было что-то делать. Продезинфицировать рану и остановить кровь. После недолгих раздумий пацаны дружно помочились на рану. Ну, хорошо. А как кровь остановить? Пацанский консилиум решил на время «залепить рану обоссанной глиной», что и сделали. После получаса ожиданий глину убрали, кровь действительно остановилась.

Домой я ехал пассажиром, педали крутили мои компаньоны. Велосипед бросили где-то в поле видимости туристов, у которых, оказывается, техника и была заимствована несколько часов назад, так что в этом плане «все нормально», уверили меня местные бывалые угонщики, честные пираты 20-го века. Доковыляли до поселка, где хозяйка дома, в котором я гостил, похвалив нас за смекалку в плане дезинфекции, сделала мне нормальную перевязку.

На этом завершилась моя «ташморская» Одиссея.

Сейчас я почитаю за ценный подарок судьбы, что немного пожил на Ташкентском море, познакомился с людьми, подарившими мне незабываемые (никогда в дальнейшем не повторенные), впечатления. Этот, казалось бы, незначительный жизненный эпизод — из серии тех многочисленных детских историй, которые, так или иначе, влияют потом на характер, на восприятие окружающего мира.

А нога — ерунда! Шрам остался на всю жизнь — «на память». Действительно, получился «хороший» толстый рубец, который в течение жизни дает о себе знать — «потягивает», напоминая о той синей, но вовсе не соленой воде, которая стала для меня первым в жизни морем — еще не классическим «краем земли», но его предтечей и предчувствием. Если бы не было шрама, заработанного на таинственном Девичьем острове, полным археологических аномалий и исторических загадок, часто бы я вспоминал о том недельном эпизоде своей жизни? Не знаю.

…Шофер довез меня почти до дома, высадив на соседней улице. Я шел домой по полуденной жаркой дороге, по раскаленному мягкому асфальту, одна нога в туфле, другая (перевязанная) — босая. Ступал осторожно, на носок. И во всем этом было какое-то ощущение мальчишеского геройства, особого счастья мальчишки, перерастающего в юношу. Я хотел, чтобы на меня смотрели. Желательно — девчонки.

И вот, наконец-то! Соседский парнишка (ну, хотя бы так!), с которым не виделись несколько дней, крикнул: «Эй, где был, где ранен?»

И я, как хромой пират «Море-по-колено», пострадавший на абордаже, сказал гордо, намеренно огрубленным голосом: «На море!»

Сосед восхищенно выдохнул: «О! Море!..»

Вечером отец сказал:

— Море, это когда берегов не видно.

— Тоже мне, моряк, — говорила мама, делая перевязку, — с печки бряк.