Татьяна Доронина. Еще раз про любовь

…Таня взяла зонт и вышла на улицу. Шла от Чистых прудов к Ленинградскому вокзалу, косой дождь залетал под зонт, смешивался со слезами. Она долго стояла на перроне, от него отходили электрички, а она все смотрела на мокрые рельсы, блестящие от дождя, и не знала, что ей делать с этой невыносимой тяжестью, которая камнем давит на сердце и не дает дышать. Было еще хуже, чем в тот день, когда Борис Ильич Вершилов рассказал ей, как решали «не пущать ее во МХАТ», когда она впервые столкнулась с «законами театральной жизни» — законами лжи, клеветы, личных интересов, несправедливости. Подошел милиционер: «Девушка, вы что-то долго тут стоите. Идите лучше на вокзал, подождите там».

Да, в самом деле. Надо быть сильной. Жизнь не всегда бывает справедливой. Она, наверно, и не обязана быть справедливой. И Таня медленно пошла под дождем назад.

«Тошнит. Очень…»

Олег уехал на съемки в старинный русский город. Ее тоже пригласили на пробы в Одессу, на маленькую роль пионервожатой. «Солнечная Одесса» покорила Таню — синим морем, буйной южной зеленью, но больше всего своей особой атмосферой, красочной колоритной неповторимостью. Острые, сочные реплики одесситов с их неподражаемым юмором ей хотелось записывать на память. Накануне кинопробы на студии был показ только что снятого фильма «Весна на Заречной улице». Явление Николая Рыбникова еще раз убедило Таню, что успех фильма — это, в первую очередь, успех личности его героя. Ничего не спрячешь и никого не обманешь. Если он тебя «достал», достучался до сердца, то веришь в него, желаешь ему успеха, боишься за него и восторгаешься им. Если нет — ничего нет. После «Весны», после Рыбникова роль, которую предложили ей, показалась такой бедной и убогой, что бороться за нее совсем не хотелось.

Она поехала к Олегу, на его съемки, в маленький, запущенный, как все такие городки на Руси, красивый в своей старорусской красоте город. Эти съемки стали началом конца их нищей совместной, но до того ничем, никакой грязью не замутненной жизни. Олег жил в неуютной, какой-то нечистой, неприбранной комнате. Когда они вошли, за столом сидела пара, возбужденная застольем и друг другом, пикантность обстановки была очевидна, она наполняла атмосферу нечистой комнаты. Олег тоже был другой, непохожий на самого себя, словно он вступил в какой-то новый для себя круг жизни, в котором «все позволено». Он еще не освоился там, в этой новой жизни, ему еще не по себе, но… он уже не тот, что раньше. И вряд ли станет тем. Двусмысленные взгляды актера, его циничные шутки, странная, отвратительная ласковость актрисы это охватившее ее чувство нечистоты усиливали, усугубляли…

Таня ничего не выясняла и не узнавала. Но утром на съемочной площадке услышала, как словоохотливая ассистентка сказала, обращаясь к реквизиторше: «Тот уехал. А то этой тяжело с тремя-то одновременно». — «Почему тяжело, — ответила реквизиторша, — это для нее не предел». На следующее утро, когда Олег ушел на съемки, Таня собрала чемодан и пошла на станцию. Поезд был только через три часа. Прибежал Олег, пытался что-то объяснять.

Таня молчала. Ее почему-то знобило и мутило.

30 августа рано утром она приехала в Сталинград, который только что стал Волгоградом. Таню поселили в квартире рабочей семьи с тракторного завода, которая сдавала одну из комнат своей двухкомнатной квартиры. Труппа театра в основном состояла из артистов среднего возраста, самой молодой парой были Кузнецовы. Амплуа Вали Кузнецовой — лирические героини, на роль Гали в «Олеко Дундиче» они с Таней были назначены вдвоем. Кузнецовы тоже жили в коммунальной квартире, но с одной соседкой. До этой соседки в ее комнате жил Смоктуновский.

Валя тут же посвятила новую подругу во все подробности театрального быта и интриг: какие спектакли ставил Фирс Шишигин, как принимала их публика, как «съедали» этого незнакомого ей Фирса в театре и в городе, как новый режиссер Покровский, назначенный главным режиссером вместо Шишигина, решил ставить «Дундича», потому что уже ставил эту пьесу в других театрах, и она имела успех, что публика больше ходит на веселые спектакли, что можно подписаться на хорошие книги…

— А ты как себя чувствуешь? Тебя не тошнит? — вдруг неожиданно спросила она Таню, ловко накрывая на стол в своей уютной комнатке.

Правильно! Вот оно, нужное слово! Ее тошнит от всего, что с ней случилось, от всего, что с ней сделали, от отвращения, от бессилия и растерянности. Ее тошнит от жизни, и вообще тошнит, и сонливость какая-то нападает в последнее время.

— Тошнит. Очень! Очень сильно тошнит! — сказала Таня с чувством.

— Первый раз? — округлила глаза Валя.

И Таня поняла, что Валя спрашивает ее вовсе не о мироощущении и что она права. Не только от мерзости жизни ее тошнит… С ней действительно произошло то, в чем она боялась себе признаться, во что ей не хотелось верить, так неуместно это было сейчас.

— А он знает? — спросила Валя.

— Нет. И не надо, чтобы знал.

— Ладно. Я договорюсь, — пообещала Валя.