На следующий день после премьеры в театре рассказывали, как один известный критик громко кричал на Невском, обращаясь к другому, не менее известному: «Вы видели вчера, как Доронина целовалась с Луспекаевым? Нет? Идите и смотрите!» Таня была не на шутку расстроена: это ведь не она целовалась с Луспекаевым, это Надежда Монахова целовалась с инженером Черкуном! Как может критик этого не понимать?! Она плакала от обиды и боялась, что после этой пошлости не сможет больше играть так, как нужно, как сыграла на премьере. Она будет стыдиться. Ведь это Надежде Монаховой, «варварке» из Верхополья чувство стыда неведомо, а у Тани Дорониной и стыда, и застенчивости даже больше, чем нужно. Спасибо Павлу Луспекаеву, великому актеру, который помогал забыть и отбросить все ненужное и стать такой, какой и должна была быть ее прекрасная «варварка».
Да, верно писала известный театральный критик Вера Максимова, что «пригласив Доронину в свой театр, Товстоногов приобрел не только талантливую, с замечательными природными данными актрису. Он получил актрису, не схожую ни с кем из тогдашних лидеров ее поколения; противостоящую театральной «моде», поветриям времени в искусстве актера… Она была именно той актрисой, которая требовалась Товстоногову. Как и ее учитель, была пафосна, ярка, «определенна» в каждый миг своего пребывания на сцене. «Дух» в ее ролях чудесно уживался с прекрасной плотью. Она обладала тем же, что и у Товстоногова, даром идеального завершения образов. И патетична была, как он».
Симонов
Это было время взлета, время ее побед, время исполнения заветных желаний. Она ходила в «Александринку» на любимого актера Симонова, и вдруг получала приглашение сниматься в фильме «Очарованный странник», где главную роль будет исполнять он, ее кумир. Фильм ставил Иван Ермаков, в молодости воевавший в Чапаевской дивизии. Тане предложили роль цыганки Грушеньки. Она, правде, в этой роли себя никак не видела — ну какая она цыганка, скажите на милость, с ее такой русской внешностью? Однако чапаевец Ермаков был в своем выборе уверен, считая, что внешность подправить можно, главное — характер, совпадение внутреннее, по отношению к жизни, к событиям, к судьбе. К тому же у него работал замечательный художник-гример Ульянов, который умел творить чудеса: он вылепил у ней на носу изящную горбинку, сделал легкий и идущий ей паричок, и свершилось чудо. Фотопробы показали, что она, как это ни странно, просто создана для Грушеньки.
Сказать, что она волновалась, идя на первую репетицию с Симоновым, значит ничего не сказать. Она умирала от волнения. Чапаевец был в том же состоянии, но если она умирала, то его волнение выражалось в громких, неожиданных выкриках. Бедный Симонов!
— Вот вы и встретились! — воскликнул чапаевец, когда Симонов и Доронина пришли на первую репетицию. В Симонове ее поразило полное отсутствие величавости и актерства. Великий актер, небрежно одетый, посмотрел на чапаевца смеющимися глазами и подал Тане руку. Ермаков сиял, улыбался, изо всех сил стараясь облегчить этим своим прекрасным настроением и сияющими улыбками начало репетиции.
— Начнем со сцены у князя! — опять громко воскликнул он.
Таня начала искать нужную страницу.
— Она знает, знает текст! — снова торжествующе выкликнул Ермаков.
— Вот как? — удивился Симонов с таким выражением, словно знание текста уже было подвигом. Испугавшись, что сейчас Ермаков закричит: «Сразу играйте!» — Таня испуганно промямлила, что она еще не весь текст знает как следует.
— Вот как? — снова удивился Симонов.
— Она просто так сказала, — снова почему-то радостно закричал режиссер. — Это она вас стесняется!
— Может, прервемся? — спросил Симонов.
— Нет, нет, зачем же прерываться? Мы лучше репетировать будем… А, впрочем, можно и прерваться, — совсем уже смешался чапаевец, нервно взлохмачивая волосы.
Он налил из графина стакан воды и залпом выпил.
— Я тоже, пожалуй, попью, — сказал Симонов.
Наступила напряженная пауза…
— Я вообще-то знаю текст, — призналась Таня.
— Не надо, не надо, — снова закричал чапаевец, так громко, что на его крик вбежала помощница и испуганно уставилась на всех.
— А, это вы репетируете, — удивилась она и снова скрылась.
— Я вот анекдот знаю, — продолжал спасать ситуацию Симонов. — Хотите анекдот? Про кривые дрова.
— Да, да. Анекдот — это хорошо. Анекдот — это нам сейчас в самый раз, — уже совсем тихо пробормотал Ермаков.
— Иван, кидай кривые дрова в топку, сейчас поворачивать будем. Не смешно? — тоже тихо спросил Симонов.
— Очень, очень смешно, — очень серьезно сказал Ермаков.
— Я готова, — сказала Таня. — Давайте репетировать.
И произнесла первые слова роли. Промямлила, если говорить честно. Ермаков испуганно посмотрел на Симонова.
— Очень, очень хорошо. Ну, просто… очень.
— Я же вам говорил, я же говорил, — снова обрадованно заспешил чапаевец.