Татьяна Тарханова

— Так я и объясняю, Игнат Федорович, комсомолец я.

— Да ну тебя, — отмахнулся Игнат. — Давай лучше становись, научу, как лопату по-настоящему держать надо. Думаешь, простецкий инструмент: ковырнул землю да выбросил наверх? Ан нет. Лопата — инструмент хитрый. Держи в руках крепко, бросай — не тужься. Живот тебе дан, чтобы дышать, а не землю кидать!

Мальчишеское упорство Матвея, его какое-то особое отношение к работе, как будто нет для него ничего более святого и важного на земле, как выполнить норму, — все это располагало к нему Игната. Но это же толкало его на спор с ним, вызывало желание доказать этому комсомольцу, что в жизни не так уж все хорошо и, главное, нет в ней большой человеческой справедливости.

— Ты комсомол, ты и скажи мне, почему ни за что людей в далекие места отправляют?

— Кулаков?

— Мужиков! — запальчиво ответил Игнат.

— Каких?

— Самых обыкновенных, средних.

— Не верю.

— Да из моей деревни одного самого что ни на есть среднего мужика в Хибинскую тундру отправили.

— Не может быть, — настаивал Матвей.

— А я вру, что ли?

— Но за что все-таки? — требовал прямого ответа Осипов.

А Игнат только отмахивался и твердил свое:

— Ни за что! Сказал — ни за что, так оно и было.

— Это искривление, — сказал Матвей.

— Слыхали.

— Надо было жаловаться в район, в область, в Москву.

— Да пока человек из деревни до Москвы доберется, его три раза кулаком сделают. Так или этак, а все выйдет виноват.

— Мало ли что случается, Игнат Федорович. Вот идет человек по улице, ему кирпич на голову — хлоп: ни кирпича, ни человека. Так что же выходит, по-вашему, не надо каменных домов строить?

— Хорошо тебе говорить, коль тебя этим кирпичом не ударило. А я вот знаю одного человека...

Игнат раскрывал перед Матвеем свою судьбу, боль своего сердца, себя, обиженного жизнью и загнанного преследованиями в Глинск. В своей обиде на жизнь он порой даже выдумывал небылицы, но это ничуть его не смущало. В душе он считал, что если случилось такое, что его, самого обыкновенного крестьянина, выселили из Пухляков и чуть не угнали в Хибины, то что бы он ни выдумывал — все это могло быть в жизни.

Игнат искал сострадания и сочувствия. Перед кем мог он раскрыть свою душу? Перед Лизаветой? Нет, он не хотел ее тревожить. Да и зачем? Ее горе еще больше увеличило бы его страдания. Пойти к земляку Чухареву? Да тот испугается, отречется и, чтобы спасти себя, наговорит на него такое, что головы не снести... Но остаться наедине со своими думами Игнат тоже не мог. И если нельзя было никому рассказать о себе, то ведь можно отвести душу в споре и тем самым высказать то, что таится на сердце. И таким человеком, с которым он мог спорить, был Матвей. Именно поэтому стоило тому не прийти на работу, как Игнат уже тревожился: не заболел ли парень? А когда парень появлялся и оказывалось, что его вызывали в райком комсомола, Игнат не прочь был снова схватиться с ним, доказать ему: не было в жизни справедливости, нет ее, да и не будет.

— Ну вот, ты комсомолец, — начинал Игнат свой новый спор. — Что такое комсомол, для чего его выдумали? А ведь так, по-человечески ежели, что комсомолец, что некомсомолец — разницы никакой.

— Нет, есть разница!

— А в чем? Ты больше норму выполняешь?

— Дело не в норме.

— А в чем тогда?

— Она не для всех видна, эта разница.

— Это как же понять?

— Для слепого — все слепые. Это только зрячий понимает, где свет, где тьма. И какая разница.

— Значит, я так и помру слепым?

— Может быть, и нет. Надо понять, что такое комсомольская идейность.

Игнат не обиделся. Молодые всегда думают о себе, что они самые умные. Разве помнит яблоня семечко, из которого она выросла? Но этот разговор о слепых и зрячих не забыл. Напомнил он о нем Матвею жарким июньским полднем, когда котлован углубился на два человеческих роста и для вывозки земли туда пришла бригада каталей Егора Банщикова. Собственно говоря, сам по себе Егор тут был ни при чем. Но с приходом новой бригады на копке котлована было введено, как писал в стенгазете Матвей, разделение труда. Вот с этого разделения труда все и началось. И нечто большее, чем возвращение к спору землекопа комсомольца Осипова с землекопом, старым крестьянином Тархановым.