Татьянин день. Иван Шувалов

А вот и другой порок выставлен на осмеяние — Пьянство. Свиньи, запряжённые в телегу, везут бочку. На ней — поклонник Бахуса с сине-красным носом.

Пронесли щит с надписью: «Действия злых сердец», который окружали скачущие музыканты со звериными масками: козлиными, верблюжьими, лисьими и волчьими рылами.

Шествовало Несогласие: забияки, борцы, кулачные бойцы тузили друг друга, несмотря на увещевания идущих сбочь герольдов прийти к миру, простить друг другу обиды.

На балконе, в шубе, Иван Иванович сидел на стуле, притопывая ногами, обутыми в валенки, в такт визгу свирелей, звуков рожков и дроби барабанов. Рядом с ним четырнадцатилетний князь Фёдор.

   — Нравится?

   — Много шуму. Сие непривычно, но больно живописно и красочно, — отвечал племянник.

   — То, мой милый друг, действо со смыслом: с чем люди должны распроститься в своей жизни, а чему, напротив, поклоняться и следовать. Вот, взгляни, пожалуйста, на золотую карету, коя показалась вдали. Видишь, в ней Минерва в красном плаще. То богиня мудрости и воплощение высшей справедливости.

   — Таким образом, выходит, что государыня как бы говорит народу: зрите, люди добрые, каким я хочу видеть своё царствование: роскоши, праздности и всяким порокам — бой, зато добродетели — покровительство.

   — Твоё суждение верно. Но вот что, мой друг, ты должен иметь перво-наперво в виду: сию добродетель проводить в жизнь и тебе самому. Иначе — не ждать, что кто-то за тебя будет вершить доброе и вечное...

Шествие всё шло и шло Покровкою, затем вступало на Маросейку, далее — на Мясницкую и другие улицы Москвы.

А сбочь пляшущего и гогочущего маскарада, взбивая снежные дымки из-под копыт, туда-сюда метался всадник на лошади.

Сам — в расстёгнутом коротком полушубке, голова почему-то открыта, волосы — в разные стороны. То подлетит к скоморохам, что-то им скажет, то велит сбиться в плотные ряды слишком уж растянувшимся музыкантам, то громко одобрит герольдов, выкликивающих звонкие, поясняющие вирши к каждому шествию.

   — Фёдор Волков, он самый! Да как же он так, нараспашку! — ахнул Шувалов. — Ах ты, горячая голова, так недалеко и до беды...

И — словно в воду глядел: пришла беда, да такая, что и не поправить ничем. Фёдор, только тогда, когда пропустил мимо себя последний хор, вдруг почувствовал озноб. А потом — жар. И когда добрался домой, весь горел.

Первый русский актёр и сам создатель нашего первого национального театра ушёл из жизни тридцати пяти лет от роду. Можно сказать, как это будет потом со многими нашими актёрами, — он умер на сцене. Во всяком случае, отдав всего себя театру.

Рядовой Державин

Зима в тот год словно взбесилась — выдалась холодной и вьюжной. Дни стояли короткие, сугробы — непролазные, в полпояса.

Ну а если к тому же ранним утром к разводу непременно надо поспеть в Хамовники, в казармы, с улицы, зовущейся Арбат, где он временно снимал угол у двоюродной тётки, — вовсе мука мученическая.

А служба рядового мушкатера? О ней нечего и говорить. Ставят в караулы в самых людных местах, и чтоб не шелохнулся — вдруг проедет царица. Однажды вот так поставили его в Немецкой слободе, позади дворца, в поле, да позабыли вовремя подменить. Так что чуть не околел от холода в своей будке, спасибо подоспевшей смене — спасла.

Но ещё хуже, чем стоять на часах, — исполнять должность посыльного. Вроде ты свободен и весь в движении — не замёрзнешь в тонкой шинельке. Даже зайти куда-нибудь можно, чтобы согреться. Однако те, кому ты принёс пакет, смотрят на тебя как на предмет неодушевлённый.

Так третьего дня было велено доставить пакет прапорщику третьей роты князю Козловскому. А у него — компания собралась, читают стихи. Да не просто какие ни попадя, а чей-то перевод Вольтеровой «Миропы».

Державин тотчас узнал, откуда это. И потому, вручив пакет, не спешил выйти. Стал у дверей и заслушался. Тогда, заметив всё ещё не покинувшего дом вестового, хозяин эдак презрительно, чуть только скосив глаза в сторону солдата, произнёс сквозь зубы:

— Поди, братец служивый, с Богом. Чего тебе попусту зевать? Ведь ты ничего всё равно не смыслишь...

И это — ему, обучавшемуся в Казанской гимназии, знавшему латынь и французский, а по-немецки писавшему и говорившему не хуже природного немца! Да ко всему прочему, знали бы сии господа офицеры, он и стихи умеет сам слагать — заслушаешься. Только как переспоришь судьбу, коли ещё с гимназии был ты записан в лейб-гвардии Преображенский полк и отправлен тянуть солдатскую лямку в столицу.

По прилежанию и успехам, явленным за годы учёбы в гимназии, не токмо в языках и словесности, но також в арифметике, геометрии и других науках, решено было определить его в Инженерный корпус: Но где-то напутали с бумагами, и оказался дворянин Гаврила Державин в солдатах.