Татьянин день. Иван Шувалов

Теперь — в Бельведер, где выставлены «Аполлон» и «Лаокоон». Здесь знаком каждый завиток локона, каждая складочка ткани, каждое движение тех, кого изваяло неподражаемое искусство античных мастеров.

— Простите, Федот Иванович, если нарушил ваше уединение. — Знакомый голос Шувалова вывел Шубина из задумчивости.

   — Нет-нет, Иван Иванович, напротив, я рад нашей встрече. Как и условились, я вас здесь поджидал. А заодно в который раз спрашивал себя: когда я создам нечто подобное?

   — Вам ли сомневаться в себе, мой друг? Один ваш «Отдыхающий пастух», известный в Париже и здесь, в Риме, чего стоит! Говорят, сам знаменитый Фальконе[29] без ума от этой вашей скульптуры. Недаром сей великий ваятель, находясь теперь в Петербурге, ходатайствовал о том, чтобы продлить вашу учёбу здесь, в заграничных краях, особенно в Италии.

Случившееся и в самом деле было необычно. Шубин находился в Париже, когда закончился срок его пребывания в чужих краях. Но выдающиеся французские ваятели, у коих он продолжал учёбу после Российской Академии, в высшей степени покорённые его самобытным дарованием, по-настоящему расстроились, что так внезапно обрывалась учёба их русского друга, даже не успевшего посетить Италию — мекку всех художников мира. И тогда они написали своему выдающемуся соотечественнику Фальконе, который по приглашению Екатерины Второй готовил в Петербурге памятник Петру Великому, дабы он похлопотал пред дирекциею Академии художеств о продлении шубинской командировки.

В своём письме директору Академии художеств Кокоринову Фальконе писал: «Господин Кошен, секретарь Французской академии, мне пишет: «Вы окажете неоцененную услугу искусству и ученику-скульптору Шубину, согласившись с тем, что вместо возвращения в Россию следовало бы отправить его в Рим. Я видел одну из его фигур — очень недурное произведение, но Вы сами знаете, что нельзя сделаться скульптором в три года. Ему следует ещё поучиться, тем более что он занимается с успехом». Если Ваше превосходительство позволите присоединить к просьбе и удостоверению Кошена и мою личную, то я могу уверить Вас, милостивый государь, что этот молодой скульптор — из числа тех, в ком я заметил всё свидетельствующее об истинных дарованиях, и возвращение его раньше, чем он увидит Италию, означало бы остановить его дальнейшее преуспеяние. Его прекрасное поведение, доказательство которого Вы имеете, отвечает за него наравне с его способностями...»

Просьба великого скульптора была удовлетворена, и Шубин переехал в Рим. Так осуществилась его заветная мечта — своими глазами увидеть шедевры великих мастеров древности и Возрождения. Но первым человеком, кто дал простор мечте Шубина, был не кто иной, как Шувалов.

Вслед за Московским университетом, прямо на следующий год после его торжественного открытия, Иван Иванович написал для подношения в Сенат следующую бумагу: «Когда науки в Москве приняли начало, чтобы оные в совершенство приведены были, то необходимо установить Академию художеств, которой плоды, когда приведутся в состояние, не только будут славою здешней империи, но и великою пользою казённым и партикулярным работам, за которые иностранцы посредственного знания, получая великие деньги, обогатясь, возвращаются, не оставя по сие время ни одного русского в каком художестве, который бы умел делать... Если Правительствующий Сенат опробует представление об учреждении Академии, можно некоторое число взять способных из университета учеников, которые уже и определены учиться языкам и наукам, принадлежащим к художеству, то им можно скоро доброе начало и успех видеть...»

Готовить таких учеников в Москве призваны были рисовальные классы, специально созданные при университетских гимназиях.

   — Тады, Ванюш, сподручнее там, в белокаменной, и открыть твою Академию, — сказала Елизавета, прослушав прочитанный ей Шуваловым черновик сенатского доношения.

   — Так не поедут они, знатные иноземные мастера, из Петербурга даже в такой большой город, как Москва!

   — Да, — согласилась императрица, — уж коли решаются они, заморские живописцы и архитекторы, прибыть в нашу страну, так далее столицы — ни шагу. Словно в Петербурге всё мёдом намазано. А так ведь оно и есть — кормятся здесь в своё удовольствие, да так сладко вкушают, что у себя в италийских или галльских краях такого фарта им и не снилось. Однако, разбогатев на наших российских хлебах, многие ворочаются в свои фатерланды, так и не передав своего ремесла нашим природно русским. Тут ты, Ванюша, прав. Потому пущай жиреют на нашем корме да секретами своими делятся с нашими смышлёными мальцами. Отдавай перебелить свою бумагу и вноси её в Сенат. Скажи господам сенаторам, что я согласная сей меморандум подписать. Только чтобы не тянули со своим решением, а то я, сам знаешь, могу и передумать или совсем забыть, что сама слово дала.

   — Ничего, государыня, я напомню, — улыбнулся Шувалов.