Татьянин день. Иван Шувалов

Так, собственно говоря, сие избавление от наводившего страх узника и произошло. Только не при Елизавете Петровне, а в царствование ныне здравствующей императрицы Екатерины Алексеевны. Поручик Мирович[30], на свой страх и риск, решился освободить Иоанна Антоновича из шлиссельбургской темницы, но сам при сем злоумышлении оказался схваченным, а бывший император заколот стражею.

   — Да, коли это свершилось бы в царствование вашей благодетельницы, не сносить бы ни вашему братцу, ни мне головы, — тяжело вздохнув, произнёс Зубарев. — Не хотела она, императрица Елизавета Петровна — светлая ей память, — ни капли ничьей безвинной крови. Сама приняла на себя муку непереносимую, а грех надушу не могла взять. Теперь же сей узел распутан в одночасье и, верно, без малейших мук совести. Раз — и готово!

   — Вы о Мировиче? — спросил Шувалов.

   — О нём... Да сами понимаете, о ком ещё... Без согласия которой с узника и волос бы не упал. Говорили, что она ездила в Шлиссельбург повидать несчастного. Как когда-то в вашем дому Елизавета Петровна... Мне, простите, всё тогда было известно. Я скрытно сам доставлял его из крепости... Так вот, обе царицы видели его, только обе поступили по-разному. Как говорится, каждая по совести. Только у одной совесть-то как была, так и осталась чистою, у другой же — чёрного колера.

Лицо Ивана Ивановича побледнело, взгляд беспокойно переместился с гостя на дверь и окна.

   — Не извольте беспокоиться, ваше высокопревосходительство. — В голосе гостя было дружелюбие и искренность. — Мы с вами теперь с глазу на глаз и далеко от Петербурга. И вас, зная ваше доброе сердце, я никогда не продам. Клянусь Господом Богом! Иначе бы не объявился у вас, проделав спешно немалый путь. И то, что я теперь намерен вам объяснить, — тоже свидетельство моего к вам чистосердечного уважения. Хочу упредить вас о деле, также связанном с драгоценным именем вашей благодетельницы и нашей бывшей государыни. Здесь, в италийских краях, объявилась персона, коя выдаёт себя за дочь её императорского величества.

«Что, дочь Элиз? — Иван Иванович почувствовал, как кровь внезапно ударила ему в голову, и он, подхватившись с кресла, едва не рухнул на пол всем прикладом. — Так, выходит, то было правдой, о чём она, Элиз, попыталась мне сказать в свои последние минуты. Значит, она жива, её дочь и... моя? Но моя ли? И её ли в самом деле та дочь, о которой только что сказал этот невесть откуда объявившийся Зубарев? Нет-нет, ни в коем разе нельзя выдать себя. Ничем нельзя показать моих чувств. Вдруг сие — новая ложь, новый гнусный обман, на который, как когда-то мой брат Александр, снова кто-то подвигнул сего проходимца? Но проходимец ли он, сей мой гость? Пусть он плут, решивший сделать свой карьер на обмане, но разве не Шувалову Александру, моему брату, он обязан тем, что остался цел и невредим? Что ж теперь-то ему желать моей погибели? Только осторожность и осмотрительность важны мне теперь, как никогда. Любой необдуманный шаг — и я пропал. Шутка ли — живое, неожиданно объявившееся дитя почившей императрицы, внучка Великого Петра — и она, незаконно занявшая российский трон захудалая в прошлом немецкая принцесса! А на плахе — моя голова... Но нет, нет, сие не может быть правдою! Это какая-то самозванка вроде прогремевшего по всей России Емельки Пугачёва, выдававшего себя за императора Петра Фёдоровича».

   — Право, прелюбопытнейшее известие вы мне принесли, господин Зубарев, или как вас теперь называть, — постарался ничем не выдать своего волнения Шувалов.

   — Можете называть меня поручиком... — начал было гость, но остановился. — Фамилия мне дана была графом Александром Ивановичем, вашим братом, иная, но пусть для вас я останусь тем, кем был. Но поручик — то верно. После той истории получил офицерский чин и был возведён в дворянство. Вроде исполнилось то, о чём мечтал ещё у себя в Тобольске. Но на родину, как видите, не вернулся. Служу по тому же ведомству тайной полиции, в кое графом Шуваловым — спасибо ему сердечное — был и определён. В италийских же краях как раз и оказался по причине объявления здесь той, что именуется ныне дочерью Елизаветы. Я вижу, ваше высокопревосходительство, как вы разволновались. Я понимаю ваши чувства. Потому вам первому, ещё, поверьте, не доложившись по начальству, и поспешил сообщить.

   — Благодарю за доверие, — всё ещё стараясь не выдать себя, произнёс Шувалов. — Однако не самозваная ли сия персона? Вы с ней самолично встречались?

   — Не говорил, но видал не раз. И кое с кем из тех, кто её сопровождает, вступал в разговоры. История, смею вам признаться, и впрямь во многом загадочная да и изрядно к тому же запутанная. Множество городов и даже стран, в коих пребывала сия принцесса. Немало имён вкруг её. Всё это, признаться, настораживает. Но вдруг — правда?

   — Ну какая может быть правда? — Шувалов попытался сделать рукою презрительный жест.

Плутовские глаза гостя глядели неотрывно, словно пытались проникнуть в самую душу собеседника.