Тáту

Хутор-Михайловский, Нежин, Чернигов — остановки, где мы пересаживались с одного поезда на другой. В привокзальных киосках я покупал почтовые открытки, оставлял на них свои заметки для родителей: «Доехал до Нежина, следую в Чернигов. Целую!» — и опускал их в почтовые ящики.

В четыре утра мы высадились на станции Горностаевка. Маленькая приграничная деревенька, затерянная в глухих лесах. После переклички рота выдвинулась по узкой дороге, перемешивая мокрый песок и грязь.

Через час показались ворота с аббревиатурой «ЧВВАУЛ» и привинченными к ним пропеллерами.

Нас завели в холодный актовый зал, который выступал одновременно и ленинской комнатой. Полуторачасовой инструктаж о том, кто такой солдат, его обязанности и об уголовной ответственности за побег. В новой интерпретации это звучало, как «самовольное оставление части» (СОЧ). Мне показалось странным, зачем и от кого убегать советскому солдату?

Здесь же приказали выбросить продукты на некрашеный пол, а все ценные вещи с туалетными принадлежностями упаковать в пакет, чтобы сдать каптёрщику. Должность, которая в армии сродни завхозу. Ими, как и хлеборезами чаще становились ребята с Кавказа. Кто-то спрятал провиант в карманы. Но в строю нас ещё раз проверили сержанты и продукты были отобраны, а из провинившихся сформировали рабочую команду. Ещё раз довели, что невыполнение воинского приказа грозит нарядами на работу (мыть полы, туалеты, мести улицу и т.п.) Наряд — это своеобразное наказание и/или армейская повинность.

Разместили в летних домиках, по кубрикам, где с трудом можно протиснуться между двухъярусных кроватей. От холода зуб на зуб не попадал. Буржуйка слабо отапливала помещение, и пар валил изо рта. Про постельное бельё забыли. Да оно и не понадобилось, так как раздеваться бессмысленно. Подушки, матрасы и одеяла были влажные и пахли плесенью и дустом.

Сна нет. Беспокоили мысли, связанные с домом и с ощущением угрозы, исходящей от старослужащих. Бросался в глаза контраст между требованиями, предъявляемыми к нам и ожиревшими распоясавшимися солдатами весеннего призыва.

В шесть утра прозвучала команда дневального:

— Рота, подъём! Выходи строиться на утреннюю физическую зарядку! Форма одежды номер три.

— Какая зарядка? Ведь я глаз так и не сомкнул.

Зарядка — это построение на импровизированном плацу в чистом поле. Сержанты обучали первым премудростям армейской жизни. По нескольку раз мы выбегали из казармы и становились то в колонну, то в шеренгу, то вновь разбегались.

В туалет и к умывальникам передвигались только строем (в колонну по шесть) — всей ротой или отделением, маршируя и запевая песню о бравых лётчиках, разученную накануне.

Солдатская столовая — это маленькое затхлое помещение с кислым запахом и почерневшими от времени, плесени и сырости стенами. Мы ждали её, как праздник, который скрашивал серые однообразные будни, так как каждый приём пищи чем-то да удивлял.

Основным строевым упражнением в столовой было «сесть-встать». Всё это происходило под смех и одобрительные выкрики со стороны откормленных солдат — поваров с Кавказа. Когда сержанты добивались синхронизации нашей посадки, муштра переходила на раздатчиков пищи. На приём пищи оставались считанные минуты. После этого раздатчики накладывали огромной поварёшкой еду из чугунного котла в жирные алюминиевые тарелки. К ним было брезгливо прикасаться, как и к кружкам, где на поверхности напитков плавали радужные пятна.

На завтрак — варёное сало, на гарнир — перловая каша, на десерт — сладкий чай, недопечённый хлеб и кусок масла, которое выступало своеобразным десертом.

Пища постоянно холодная, но и она проглатывалась. Кормили скудно, однообразно и неэстетично. Через час о приёме пищи забывал. Брать с собой хлеб категорически запрещалось, но некоторые тайком прятали его в карманы и за пазуху, за что наказывались нарядами на работу.

В десять часов утра объявили об очередном построении. Место — заснеженное поле на окраине лагеря. Точнее, сержант назвал это плацем, так как накануне трое провинившихся солдат лопатами сделали разметку и расчистили снег. «Три солдата из стройбата заменяют экскаватор» — незло пошутил дед.

После не первой и не второй переклички мы замерли в ожидании командира батальона майора Петренко. О нём говорили только шёпотом и с придыханием. Каким далёким и всемогущим он тогда казался. Сколько власти в его руках! Ведь из этой учебки нас распределят по весям нашей Родины. Радовало, что уехали на электричках, — значит, географической ареал службы будет нешироким. Везунчиков, как считали, могут оставить здесь и через шесть месяцев выпустят сержантами.

— Батальон, рааавняяяйсь… Смирно! Равнение на средину… — прозвучала команда капитана.

— Здравствуйте, тааарищи солдаты! — выдохнув пары тёплого воздуха, строго пробасил комбат.

— Здравия желаем товарищ майор! — в один голос протяжно ответил батальон.

— Плохо, таарищи солдаты! Сразу видно, мало каши съели! — пошутил он, — командиры взводов, даю десять минут на проведение тренировок с подчинёнными.