Татуиро (Serpentes)

— Сиди так. Сейчас.

Посмотрел поверх камеры в светлое серьёзное лицо с очень тёмными глазами. И рука белая-белая поверх складок цветной ткани.

— Ты заверни вокруг груди и прижми сбоку.

— Так?

Она сосредоточенно обернулась краем расписного полотна и стянула на груди концы. Из-под руки складки падали, прикрывая живот и одно колено, а второе, поймав блик, длило ногу в бесконечность за край кадра. Сверху, из кашпо на стене, свисали плети растения. У Витькиной бабушки такие росли. Традесканции. Как они тут, без живого света? Плети попадали в кадр рядом с обнаженным плечом, а горшка не было видно, и — хорошо. Складки ткани, листья. Два неярких акцента — вполне достаточно, чтобы создать ассоциацию.

Витька ещё не знал, какую именно, но, действуя на ощупь, иногда проговаривал мысленно то, что делал. Как бы объяснял сам себе. Альехо сказал недавно: «вперёд не планируй, пусть кадр сам приходит, но объяснить после — сумей, на то тебе и дали язык».

— Мёрзнешь? Сейчас.

— Нет же. Тепло, правда, — улыбнулась, но, спохватившись, согнала улыбку и снова сидела серьёзная, с настороженным блеском в глазах.

— Получусь, наверное, кукла деревянная…

— Нет, — засмеялся Альехо из-за двери. Чем-то плескал, двигал кюветы, — сиди уже, выдержка длинная, начнёшь порхать — все смажется.

— Снимаю…

Время потекло. Без щёлканья секунд, плавное и ровное, как тёплый кисель из наклонённой кружки. Витька, сняв крышку с объектива, слушал внутреннее время и одновременно — ухом прислушивался к таймеру. И когда внутри что-то сказало шёпотом: «всё», — таймер тоже щёлкнул.

— Готово, Илья Афанасьич.

— Неси сюда.

— Мне одеваться? — Аглая наклонила голову к плечу, свесились иголочки ровно подстриженных волос. Витька замер с пластинкой в руках. Вот так давно-давно трогали чёрные волосы плечо девочки на плакате, который мастер татуировок прятал за старым шкафом. Она сидела, опираясь рукой в пол, и собиралась вставать, изгибая спину, прикрытую вместо шарфа вытатуированной по всему телу змеёй.

— Ты… — он не знал, что собирался спросить. Или… Пусть она, соскользнув с продавленного бархатного сиденья, сядет на пол, спиной к нему. А он её узнает! Но кожа её — белая, чистая до прозрачности, нет на ней никакой татуировки.

— Что?

Он отвернулся, давая ей встать и одеться.

— Ничего…

Обошёл, неся в руках вынутую пластину, и протиснулся в красный свет лаборатории.

— Давай сюда. Иди проявим, — Альехо протянул руку.

— Подождите! — Витька сунул ему пластину и выскочил обратно в комнату.

— Аглая, ещё один кадр. Хорошо?

Она стояла уже в маленьких трусиках, прижимая к груди блузку. Витька подбежал к столу, где лежали стопкой пластины. Стал готовить ещё одну, поливая раствором над широкой кюветой. Держа за уголки, вернулся к фотоаппарату.

— Ты, пожалуйста, вот здесь, встань на коленки, спиной ко мне. Сбоку от стула.

— Раздеться?

— Что? Д-да, пожалуйста.

Сунув в аппарат пластину, метнулся в угол, зацепил в куче сваленных драпировок тонкий хвост ткани, посмотрев на просвет, бросил, потянул другой.

— Да! Вот…

Подошёл к стоящей на коленях девушке и, уложив прозрачную цветную ткань с чётким рисунком на плечо, окутал спину, протянул по бедру, бросил край ей на колено.

— Вот, натяни немного. Так, да.

Пятясь, отошёл на пару шагов.

— А теперь чуть-чуть привстань. Рукой об пол обопрись, пальцами.

Он сунул голову под чёрное покрывало.

— Давай. Стоп! Замри.

И снова наклонилась глиняная кружка вязкого времени, истекая медленными секундами, что непрерывной струйкой исчезали в маленьком прошлом.

— Всё. Кажется, всё.

Выпрямляясь, осторожно вынул пластину. Повернулся к полуоткрытой двери и наткнулся на взгляд Альехо, от которого стало… Непонятно как-то. Держа мокрое стекло в руках, сказал:

— Вот…

Альехо не ответил. Просто взял пластину и снова ушёл в красный свет.

— Я одеваюсь?

— Да. Теперь точно, да. Спасибо тебе.

Помедлил и пошёл туда, где учитель проявлял отпечатки. Встал рядом — смотреть, как в кювете под перекатывающейся жидкостью появляется на стекле чёрная фигура на белом полу. Первые пластины лежали рядышком на столе. Но Витька глянул мельком и снова уставился на последний снимок. Альехо, перекладывая пластину в кювету с фиксажем, позвал:

— Аглаюшка, иди к нам.

Аглая, одевшись, стояла у продавленного стула в маленькой комнате, где снимали. Смешное такое полукресло с пышными бархатными валиками на ручках. Когда Витька, обойдя, скрылся в лаборатории, сердце ёкнуло. И сразу же обругала себя в мыслях. Ну и что? Работа ведь. Но мог бы хоть улыбнуться. Правда, она сама хотела, чтоб отвернулся поскорее, одно дело — сидеть голой на полу или в кресле и совсем другое — одеваться, путаясь в невесомых колготках пальцами. Вместе спали, он её видел, всю, и всё равно стыдно и в глазах жарко щиплет. Хорошо, что ушёл…Но всё-таки мог бы улыбнуться мимоходом.