Татуиро (Serpentes)

Акут сидел и смотрел, как на светлой поверхности появляется лицо зверя. С круглыми совиными глазами и чёрным раскрытым ртом, с торчащими за ушами космами длинной шерсти. Еще штрихи — перекошенная линия плеч и лапы с когтями-крюками.

С каждым движением запачканной руки ветер утишал вой, становились слышны горестные крики со стороны деревни. Найя чертила и вот уже что-то сказала сама себе, без злости. Ещё больше пачкая руку, стерла ненужный штрих и, поправляя волосы, измазала углем щеку.

В наступившей тишине, от которой заболели уши и далекий плач вонзался в них, как комариное жало, размашисто положила последние линии. Встала, подтолкнув ногой край большой шкуры. Показала на Акута и показала на рисунок. Засмеялась горько и ушла в угол, таща за собой тайку и загремев чем-то по дороге.

Большой охотник светил через множество дыр в крыше. Мастер Акут сидел рядом с разостланной старой шкурой и смотрел на портрет зверя с глазами совы на сжатом в судороге лице богомола. Искал в нем человеческое и не находил.

Ночь медленно двигалась к утру, и тучи плотно громоздились вокруг небесной тропы, делая её все уже. Тучи ждали, когда, бледнея от страсти, Большой Охотник последний раз пройдет по ней к своей возлюбленной, чтоб закрыть тропу и начать Время Больших дождей.

Глава 27 Берита

Ветер взвыл и стих, начавшийся дождь уже не бросал себя в растрёпанные стены хижины, а лил мерно, шуршал листьями деревьев и шлёпал под столбами пола.

«Цыплят зальёт ведь, потонут, а есть — что?» — мысли шуршали в голове Бериты глухо, как дождь снаружи. Да не совсем и снаружи. Лёжа, скорчившись, на сундуке из корья, она чувствовала, как течёт по спине, щекочет бока и подмышки холодная вода. Но не встала, не имела сил ещё встать. Только повернула голову так, чтоб лучше слышать, правда ли утихает дождь или ей только очень хочется того? Подождут цыплята, всем будет несладко, не одной ей, а вот сундук…

На ухо ляпнула вода и потекла под волосы. Берита нагнула голову к плечу, промакивая ухо об ткань, но рук от шершавой коры не отрывала. Порадовалась тому, что толста, большая, — сундук подмок по краям, но сам сухой. Что цыплята!..Слышно совсем близко: кричат женщины, детский плач, и мужские голоса слышны. Может, кто упал в воду, ой, горе-горе. А она про цыплят. Сказано, женщины ум имеют птичий, скачет в голове, как певчики по веткам.

Не вставая, ощупала бока сундука. Целый. И снова стала думать мелкие мысли. Гнала от себя ту, что подползала холодно и смотрела на неё ледяными глазами. Не ты ли, старая травница, виновата в том, что прилетел нежданный ураган? Не твоя ли жадность до редких Вещей разгневала тех, о ком и думать, а не только вслух сказать тревожно?

Всхлипнув, тряхнула головой и снова насторожила ухо. Вместо мерного шума дождя слышались крики, плач, а вместе с ними — редкие капли, срываясь с веток, роняли камушками звуки в пришедшую воду. Кончился?

— Не бывает так, — прошептала, удивляясь.

Но дождь не возвращался. Берита оторвалась от сундука, встала на коленях над ним, всё ещё держа руки, как нахохленная большая птица держит над гнездом крылья. И, тоже по-птичьи, завертела косматой головой, цепляя волосами за крупные бусины ожерелья.

Через просветы в крыше светил Большой Охотник, мигал, когда наваливались на него чёрные тучи, но тут же появлялся снова. Там, в небе, всё двигалось, переваливалось, но тучи не сыпали воду, только закрывали и открывали бледный зрак ночного светила, утишая постепенно валкий ход. Огонек светильника погас, залитый дождём, но всё было видно. И Берита решилась встать. Переваливаясь, пошла ко входу, оглядываясь на стоящий посредине жилья сундук. И как только выдернула его из тайного угла, где села с вечера — рассмотреть, полюбоваться? Тяжёл ведь и был привязан к стене, а вокруг гора домашних вещей, которые она растащила чуть-чуть, чтоб открыть крышку. Теперь надо снова уволочь его в угол, привязать накрепко и забросать, чтоб никто не видел. А вот поможет ли охранный знак, который всегда плела и крепила на крышку, непонятно. Если буря из-за неё, что теперь знать-то, только ждать, как будет.

Распутав узлы на двери, распахнула и присмотрелась. Хижины в бледном свете все были растрёпаны, и видно: у многих крыши скелетами звериными. Поодаль упали мостки, плохо, совсем плохо, как их чинить, если внизу бурлит пришедшая вода? Видны люди, мелькают тенями, стоит над всем заунывный женский плач.

— Берита! — голос грянул рядом, и она отпустила верёвку из рук, дёрнувшись, — что встала деревом? Иди к жёнам, делайте, что надо!

И кричавший, невидимый в тени кустов, затопал прочь по скрипящим мосткам.

— Да, да… — старуха распутала с пальца зацепившуюся верёвку. Обернулась снова глядеть на сундук. Странное творится. Дождь начался слишком рано, пришёл ураган. А потом стихло всё, и дождя нет! Пойдет ли, как шёл с начала времен, — в эту ночь? И как им всем теперь быть?