Татуиро (Serpentes)

— Еэнн… Оставил жену и вышел к нам. Утром уйдёт, и время дождей продлится.

— И что теперь? Мы выйдем, да? Пойдём в деревню?

— Все должны смотреть на Еэнна и просить его.

— О чём?

— О главном себе.

Найя вернулась и зашарила рукой по сложенным на выступы стены мелким вещам.

— Где же, где мой гребень? И лента в волосы.

— Вот. Я сделал тебе.

В бледном свете лента, лежащая на ладонях мастера, казалась залитой малиновым молоком. Разрезанные концы сплетены узлами в решётки и на них — чёрные шарики гладких семян. Найя взяла подарок.

— Спасибо. Это просто лента? Ни для чего?

— Как говоришь?

— Что я должна? Сделать или что?

Он пожал плечами.

— Возьми. Твои волосы белые, как молоко степной козы. Кровь ягод — красиво на белом. И новая тайка.

Найя расчесала волосы и завернулась в белую тайку с красным узором по подолу, — вот куда уносил миски, что вырезал ночами, повязала на волосы ленту. Мастер глянул исподлобья и, быстро отвернувшись, стал собирать мелочи в сумку на поясе, резко двигая руками.

— Что? Я без красоты? Эй?

Она придерживала узел ленты на затылке и смотрела ему в спину, на согнутые плечи.

— Говори!

— Свет от тебя.

Его плечи согнулись ещё больше, и Найе показалос: мастер сейчас ткнётся лбом в жердяную стену.

— Что?

— Ты…

Медленно повернувшись, выпрямился, свесив руки вдоль тела. Под локтем выпирал угол сумки, висящей на плече. Свет полосами ложился на лицо, блестели из тени глаза, когда он поднимал их и снова смотрел в пол, проговаривая медленные слова.

— Ты светла, как Еэнн, белая жена мастера Акута. Но Еэнн — злой охотник ночи. А ты — Вамма-Найя, несущая свет. Твоё лицо — белые сумеречные цветы, когда на них падает свет ночи. Я… Я не видел жён такой красоты.

Найя молчала. И Акут отвернулся, опустив голову.

— Пусть люди думают про нас хорошо.

— Пусть думают. Хорошо, — повторила она, соглашаясь и ожидая продолжения.

— Ты — жена. Я — муж. Там, где праздник. Когда Еэнн уйдет и все пойдут спать с жёнами, я лягу там, — он махнул рукой в угол, где ложился, завернувшись в старую циновку, — а ты…

— Пойдём, мастер Акут.

Найя взяла его за руку и потянула к залитому светом выходу, где под ночным ветром вились по воде сверкающие змейки.

— Я поняла. Ты мне муж там, где люди.

Шли по извивам мостков, чёрных на серебре воды. Найя оглядывалась по сторонам, смотрела, теша глаза блеском воды, убегающей под ночные деревья. Поднимала глаза к небу и вздыхала, наполненная его высотой и простором. Так хорошо ступают босые ноги по ребристым мосткам, так приятно давят на подошвы лианы, скрепляющие жерди. Она поводила плечами, дышала, и, отодвинув всё сказанное мастером на потом, наслаждалась простым: идти, смотреть вдаль и вверх, слушать открытые звуки, не смягченные стенами.

Всё ближе гремели маленькие и большие барабаны, вдруг взрёвывала труба, верно, кто-то дул в раковину. Слышался смех, и по соседним мосткам, топоча, пробегали дети. Маленьких держали за руку старшие. Девочки толкались стайками, роняя в воду цветки. За ними следовали мальчики, смеясь и крича. Силуэты, вырезанные чёрным на сверкающем фоне вод, вдруг пропадали в тени, и тогда только топот, смех и шепотки говорили о том, что все идут к центру деревни.

Впереди светлело. Ветки деревьев уже не трогали лицо и плечи мокрыми листьями, они расступались, отходя дальше от мостков. Держась за руку Акута, Найя вышла вслед за ним на кольцевой помост вокруг площади.

Площадь превратилась в серебряное озеро. Лик полной луны отражался в центре сверкающей чаши. Везде на перилах висели люди, болтали, смеялись. Двери в хижины зияли чёрными прямоугольниками. И за озером, напротив, где был раньше утоптанный вход во владения Мененеса, прямо из воды поднималась лестница к центральному дому. С одной стороны распахнутых дверей сидели женщины, закутанные в покрывала, а с другой — музыканты с белеющими на чёрных коленях барабанами.

Ни в одной хижине не было огня, и всё вокруг залито светом луны.

Акут подвел её к перилам, встал рядом. Мимо, подыскивая себе место, шли мужчины и женщины, касаясь их плечами. Здоровались, смеялись, на ходу рассматривали Найю. Она сначала оглядывалась на каждый возглас, но потом, предоставив Акуту произносить положенные слова, взялась за перила и стала смотреть на колыхание лунной воды, забранной в оправу чёрных мостков на низких столбах. Вода шевелилась, двигалась, утягивая взгляд в глубину, и глаза болели от того, что глубина пряталась под светом, как под слоем фольги.

Найя перевела уставшие глаза на лестницу напротив. Чёрными ступенями, смазанными лунным светом, та уходила в воду. Что-то уже видела она такое, но где, не могла вспомнить. Вытянув шею из-за плеча Акута, посмотрела направо. Невдалеке такая же лесенка уходила под серебро воды с их стороны.

Барабаны, стукнув, замолчали, и сразу смолкли разговоры и смех. Только ветер дышал над деревьями, бросая на волосы горсти теплого дождя, но и он становился слабее, тише. Стих совсем.