Татуированные души

Уже переступив через порог, я сразу узнаю многое о хозяйке дома. Ее квартира состоит из одной комнаты, в которой, несмотря на тесноту, царит идеальный порядок. Одежда нигде не валяется, не то что у Нет. Простая кровать убрана и покрыта синим покрывалом. Благодаря серой плитке на полу все помещение напоминает лунную поверхность, это впечатление усиливает свет белой неоновой лампы, стрекочущей под потолком. Немногочисленная разрозненная мебель состоит из шкафа, маленького туалетного столика тикового дерева и прикроватной тумбочки. Я сразу же чувствую себя здесь уютно, хотя мне немного не хватает яркости Нет.

— У меня есть еще один матрас на шкафу. Ты ляжешь на полу. Я надеюсь, что…

— Мне будет очень удобно, — заканчиваю я ее фразу. — Спасибо за поддержку, Кеоу.

— Ой, знаешь, мне с тобой даже веселей, — признается она, пододвигая стул к шкафу.

Она залезает на стул, становится на цыпочки и поднимает руки, пытаясь дотянуться доверху.

— Помочь тебе?

— Нет, нет. Я его сама туда положила, я его сама и достану.

Пока Кеоу борется со шкафом, я рассматриваю цветные фотографии на прикроватной тумбочке. Они изображают двоих детей: девочка-подросток с трогательной улыбкой держит за плечи маленького мальчика.

— Это твой брат? — спрашиваю я, оборачиваясь.

Стоящая на стуле Кеоу исчезает под матрасом и машет тонкими ручками, пытаясь не потерять равновесие. Видя, как тюфяк одерживает победу в сражении, я не могу не расхохотаться.

— Смейся-смейся! — кричит она, сумев наконец выбраться из-под матраса и сбросить его на пол.

Мы вместе укладываем его рядом с ее кроватью, у окна. Небо начинает проясняться, приобретая голубые и сиреневые оттенки — цвета, которые напоминают мне о чудовищном эпизоде с фарангом, а затем о ночи, проведенной с французом. Пока Кеоу роется в шкафу в поисках простыней, я думаю о его холодном взгляде, о невыносимом равнодушии. Я вижу, как он, молча, лицом к стене, смешивает краски. Потом отбирает тени, не удостаивая меня взглядом. Когда заканчивает приготовления, он идет ко мне с баночкой крема в руке. Губы у него сжаты, глаза полыхают яростью.

— Докмай, все хорошо? — спрашивает Кеоу.

— Да, да. Не волнуйся.

Чтобы успокоить ее, я хватаю простыню и бросаю ее на матрас. От белья исходит нежный запах стирального порошка, распространяющийся по всей комнате. Воспоминания охватывают меня. Француз с гримасой на лице подходит ко мне решительным шагом, становится на колени. Его голубые глаза не видят меня. Его пальцы грубо надавливают мне на щеки, его кисточки царапают веки, его карандаши рвут губы и…

— Оставь в покое подушку, Докмай. Она не сделала тебе ничего плохого.

Переживая заново сцену мучительного макияжа, я вонзила ногти в подушку, на ней остаются вмятины даже после того, как я убираю руки.

— Что случилось, Докмай? Ты думаешь о Нет?

Я слегка покачиваю головой. Не о ней. Как только я представляю себе свою подругу, она чудится мне раненной, истерзанной когтями тигра. Вчера она так и не пришла в «Розовую леди». По мнению сутенерши, Нет скоро уйдет навсегда. Я слышала, как она говорила одной девушке во время закрытия: «Пусть заплатит кругленькую сумму, если хочет оставить ее себе. Как подумаю, какой доход она приносила…» Я сразу отошла от старухи и от ее безудержной жадности. Но я знала, что она права и что хищник скоро завладеет своей добычей. Я решила не думать об этом, сосредоточиться на том, что у меня осталось, а не на том, что я уже потеряла. Сосредоточиться на своей любви, а не на ушедшей дружбе.

Поэтому я не думала о Нет.

Я думала только о французе. Я чувствовала, что он отдаляется от меня. Во время сеанса он держал дистанцию, он рассматривал законченное произведение на моем лице с явным отвращением. Он не лег рядом, чтобы согреть меня. Он не положил мою голову себе на колени, чтобы увидеть, как просыпается мой символ в то время, как я засыпаю. Он аккуратно убрал палитру, не обратив никакого внимания на беззвучные слезы, обжигавшие мне щеки. Как бы я хотела собраться с силами, встать, встряхнуть его за воротник и сказать… Сказать, что тот фаранг не спал со мной, что он отшвырнул меня, ранил, унизил. Сказать, что я обожаю его, моего гиганта с золотыми пальцами, что я принадлежу только ему, несмотря на остальных клиентов и старуху. Описать, какое чувство я испытываю, когда он касается руками моего лица, какое бесконечное наслаждение охватывает меня в этот момент, какое ощущение истинной жизни. Но я смогла лишь оплакивать Докмай, понимая, что она исчезает.

Он встал для того, чтобы бросить свысока: «Быть может, я приду завтра», — и столкнул меня в бездну тревожной неуверенности.

— О французе, да? — спрашивает Кеоу, вздыхая. — Странный он тип. Попытайся найти себе другого. Мне не нравятся его глаза.

Как объяснить ей, что теперь я живу только им? Что только от его взгляда и его пальцев расцветает моя новая личность? Я не смогу существовать без него. Если он бросит меня…

Нет. Я этого не допущу.

— Он устроил сцену ревности, так?

Я киваю.

— Вы так тихо себя вели. Я ничего не слышала, когда спустилась в свой бокс с немцем.