Татуированные души

Но я знал, что опасность исходит от моего проклятия. Это оно рычало внизу, на пустыре.

— Эй, пидорок, ты чем там занимаешься? Мы тебя два часа ждем. Я тебе сюрприз приготовил.

Странно, но я, не колеблясь, спустился по лестнице и пошел навстречу верной смерти. Зачем бежать? Боги требовали мою жизнь за уход отца, за нищету матери. И в тот вечер я был готов отдать им ее. Я знал, что бабушка будет ждать меня у врат ада.

— Пхон, иди сюда немедленно!

Приближаясь к своему палачу, я отбросил все надежды, которые лелеял последние дни. Я оставил мечты на лестнице старухи, я выкинул слова, которым научил меня француз, на мостовую, я бросил клочок бумаги с адресом Нет под шаткие сваи нашей проклятой хижины. Тигр стоял на пороге с дьявольской кривой улыбкой на лице. Он облегчился на пустыре и теперь ждал меня, облокотившись на перила.

— Пошевеливайся, пидорок. Мы есть хотим.

Я не ускорил шаги, несмотря на его приказ. Я не хотел, чтобы мое сердце начало биться быстрее. Я знал, что его стук разбудит страх, а я решил встретить свою судьбу храбро, принести себя в жертву с достоинством. Поднимаясь по ступеням, я почувствовал, как обжигающий ветер шепотом подбадривает меня: «Курд май».

Да, возрождение ждет меня, но не здесь. В другой жизни. Без криков, без несчастий. Без проклятия колдуньи, без пыток палачей. Я обрету свободу по-другому. Дав Тьяму и брату закончить то, что они начали накануне.

— Ты знаешь, сколько сейчас времени? Чертов ублюдок! — пробурчал брат, который стоял у стола.

Он едва держался на ногах, качаясь из стороны в сторону, словно маятник. Его друг казался более трезвым. Он выпил, но не опьянел.

— Я принес готовый суп к рыбе, — сказал Тьям медовым голосом и вручил мне пластиковый пакет.

Я взял пакет в руки и не смог сдержать дрожь. В тот вечер я собирался сбежать, поэтому не пошел на рынок и даже в лавочке ничего не купил для двух пьяниц.

Я трясся, глядя на густой ярко-красный суп с алыми комочками, напоминавший мне об агонии бабушки и предвещавший мою собственную.

— Рыба… А где рыба? — зарычал брат, направляясь ко мне.

Алкоголь замедлял его движения и делал их неловкими.

Дойдя до меня, он споткнулся и упал на меня всем своим весом. Я натолкнулся на буфет, опрокинув мирную статую Будды. Потрясающей красоты звезды заплясали вокруг меня, закружились над голубоватым тигром, широко разинувшим пасть. Через несколько секунд я понял, что это Тьям повернулся ко мне спиной, склонившись над ворчавшим братом. Тьям взял друга под мышки и поволок в другой угол комнаты. Он прислонил его к столу и убедился в том, что голова его держится прямо. Казалось, он хотел, чтобы брату было удобно наблюдать за пытками.

— Ну а теперь кто кого, — пробормотал он, возвращаясь ко мне.

Время остановилось. Настала тишина, краски поблекли, огонь погас. На несколько мгновений мне отказали все чувства.

Я не сомневался в том, что он меня убьет. Все мое тело уверилось в этом, когда его лапы схватили меня за плечи, а когти вонзились в кожу. Я приготовился летать по комнате, стонать под ударами. Я собирался разыграть перед братом, дремавшем у стола, сцену принесения жертвы.

И только когда Тьям силой поставил меня на колени и расстегнул мне брюки, я понял, что он хотел отнять у меня не жизнь.

Он хотел уничтожить мою душу.

Докмай

Декабрь 1986 года

Как только «Розовая леди» открылась, француз вбежал в бар, бросился к стойке, кинул сутенерше деньги и, даже не взглянув на меня, устремился к занавеске.

Он удаляется, он отдаляется. Мне страшно.

Когда я вхожу в бокс, он уже раскладывает краски.

— У нас вся ночь, — говорю я, чтобы успокоить его нетерпение.

— Садись! — рычит он.

Голос, пришедший из глубин его ярости, вызывает у меня дрожь. Со времени вечера Лои Кхратонг он почти не разговаривает со мной. Он рисует меня, он преображает меня, не прибегая к словам. Но я понимаю, что грим не может выразить все его чувства. Что его гнев слишком силен и не соответствует яркости красок. Ему нужно что-то другое, чтобы выплеснуть свое бешенство. Покоряясь ему, я молюсь о том, чтобы он не прибегнул к единственному известному мне способу выражения злобы: к агрессии и ударам. Мое тело содрогается, словно его уже покрывают тумаками.

Француз подходит ко мне с кремом в руках и кладет свою ладонь на мою. Его взгляд смягчается, касается меня, не обжигая. Он чувствует опасность, которая таится в моей просыпающейся памяти. И моя любовь делает усилие и улыбается, перед тем, как намазать кремом мне лицо. Потом он рисует меня. Без ярости. Его жесты спокойны и печальны, его кисточки снова ласкают меня. Когда он карандашом наносит на мое лицо контур символа, я закрываю глаза, чтобы лучше представить себе моего тукая. Символ счастья и богатства. Ящерицу, хитрую, как хамелеон, умеющую менять цвет кожи в зависимости от обстоятельств. Неподвижное, на первый взгляд безобидное существо, но с мертвой хваткой. Мне нравится чувствовать, как оно появляется на моем лице, нравится воображать, что я могу исполнять желания. Меня радует эта мысль.