Тау

— Чего тут объяснять? — спросил он. Голос его был холодным и отстороненным. Вряд ли это была сдерживаемая ярость, — Наш единственный шанс спастись, твоя любовь к этому Шосу (фамилию Тама как будто выплюнул, на столько она была ему неприятна). Что до всего остального… Прав был Гай, когда говорил мне: "Любить надо земных простых женщин, с простыми потребностями, и без закидонов". А у меня вечно, что ни любовь, то королева, что ни стра… привязанность, то… Все мы заложники этого мира и его законов, у вас своя дорога, у меня своя.

Я слушала и едва ли понимала, о чем Тама говорит. Мне очень хотелось бы его обнять, сказать, что он самый лучший, как минимум в двух мирах, потому что… да какая разница почему… просто он есть, просто он со мной и этого достаточно.

— Все что я хотела тебе сказать. Если я и буду спасать этот мир, то теперь знаю, ради чего я это делаю.

— И?

— Ради… таких людей, ардогов… Короче, ради всех вас, — я хотела сказать: "Ради тебя!", но слова странным образом застревали где-то в горле и уже образовали ком.

— Я понимаю, — мрачно отозвался Тамареск, — Иди и люби его, — печально продолжил он.

Слово "люби" он выплюнул так же, как и фамилию "Шос", от меня это не ускользнуло и неприятно резануло. Ревность? Странно, хотя, конечно, вся эта дешевая мелодрама (35 рублей ведро) шита белыми нитками. И то, во что превращается мой мир, мне совсем не нравится.

— Тама.

— Что?

— Посмотри на меня.

Тама обратил на меня глаза полные печали, если не муки.

— Я никогда не смогу полюбить Таугермана Шоса, слышишь, не смогу. И мне очень жаль, что воплощение Тау не ты…

Тамареск не дал мне договорить, он порывисто меня обнял и быстро зашептал:

— С Вселенной шутки плохи. Если ты не полюбишь Таугермана, то мы все погибли. Я тебя люблю, Свята! Я очень тебя люблю, ты прекрасная, лучшая во всех мирах, великолепная! Мне больно тебя отпускать, но люби его, это наш шанс остаться в живых…

— Знаешь поговорку, сердцу не прикажешь? — тихо спросила я.

— Знаю.

— Мое сердце, как-то незаметно перекочевало в твои ардожьи лапы. Это еще один трюк, о котором я не знаю?

Тамареск отстранил меня и погладил по голове.

— Это не трюк. Это твоя красота и любовь. Любовь всегда взаимна. Я всегда это знал, но боялся ошибиться.

Он еще раз прижал меня к себе.

— У тебя золотое сердце, Тама.

— Не думаю.

— Я знаю.

— Свята, но ты уйдешь, когда спасешь Тау?

— Может и не уйду, может и уйду. Сейчас не важно. Пока мы вместе, мы можем наслаждаться, тем, что у нас есть.

Тамареск прижимал меня и раскачивался, как будто баюкал, и было тепло и хорошо.

— Слава Ясве, а я думал, вы тут друг друга убили, — облегченно рассмеялся Гай, — У нас все готово, можем начинать кушать.

Марлен уплетала Михасовы яства, Тамареск спустился в отсек первым, Гай, чуть попридержал меня:

— Простите, что я так обошелся с вами, но я не хотел, чтобы вы делали ему больно. Он самый великодушный из всех кого я знаю, особенно по отношению к женщинам. Тама живет по принципу: "украсть, так миллион, любить, так королеву!". Ну, в вашем случае он совсем замахнулся, — Гай неловко рассмеялся.

— Все хорошо, Гай Кабручек. Боюсь, теперь ваш друг обречен на счастье, — кокетливо сказала я, и от полноты чувств чмокнула Гая в щечку.

Глава 9. "Прогорклое масло"

После сытного теплого ужина всей честной компанией, мы собрались на голове Марлен и любовались пейзажем Силлиерии на закате.

Ближе к вечеру Гай пустил Марлен в ход: тот полет я не забуду никогда. Гусеница подалась назад, разбежалась и, раскинув лапы, с нечеловеческим визгом полетела вниз. Мы все прижались друг к другу от страха и дружно вопили! Приземления никто не почувствовал. Земля приближалась, приближалась, а потом вдруг вокруг выросли деревья. Марлен сумела выбрать именно такой маршрут полета, чтобы не повредить ни одно из деревьев Таха, в лесу Серебряных птиц. На них, произведение своего воображения, я мечтала посмотреть всегда. Пока окончательно не стемнело, мы перекусывали хрустящими сухариками на голове гусеницы. Путь наш лежал мимо мелководной речки Чухуша, где водилась рыба Кауку. Серебристо-зеленые рыбки с голубыми полосами по бокам ходили косяками туда и обратно, плескались в закатных лучах солнца и распугивали осторожных Серебряных птиц. Они были не совсем такими, какими я их придумала. Осторожные небольшие птички с длинным лирообразным хвостом высовывали любопытные головы из-за листьев Таха то тут, то там. Хохолок на голове позванивал нежно колокольчиками, ярко-голубые глаза светились озорством. Одна из птичек пролетела совсем близко, серебряной молнией ослепив нас.

— Вот бы ее погладить, — в восхищении ляпнула я.

Тау протянул вверх руку и зацокал. Несколько серебряных птиц сели ему на руку.

— Я объяснил им, что ты не враг, птицы не клюнут тебя, — он протянул мне руку, на которой уместились три птички.