Тауэр, зоопарк и черепаха

— Был еще герцог Кларенс, которого утопили в бочке его любимой мальвазии в башне Байворд. Саймона Садбери, архиепископа Кентерберийского, вытащили из Тауэра во время Крестьянского восстания и обезглавили за стенами крепости. Его мумифицированную голову вы можете увидеть в Саффолке, в церкви Святого Георгия в Садбери… На чем, бишь, я остановился? Ах да. Арабеллу Стюарт, кузину Якова Первого, заточили в крепость, где она и была убита, предположительно в Доме королевы. Ее призрак имеет обыкновение душить спящих. Во время Первой мировой войны в Тауэре расстреляли по обвинению в шпионаже одиннадцать человек разных национальностей. Во время Второй мировой, в тысяча девятьсот сорок первом, расстреляли немецкого шпиона. Он, кстати, был последним, кого казнили в Тауэре. У нас до сих пор хранится стул, на котором он сидел в крепости. Полагаю, стоит упомянуть еще примерно сто двадцать пять узников, которые были казнены, в основном через усекновение головы, на Тауэрском холме за стенами крепости, куда стекались толпы любопытных, желающих посмотреть на казнь. Но я назову только некоторых…

К тому времени, когда преподобный Септимус Дрю заканчивал свой пространный ответ, обед оказывался безнадежно испорчен, а щеки женщины бледнели до оттенка льняной салфетки. Когда она уходила с вечеринки, так и не оставив ему номера своего телефона, хозяева извиняющимся тоном объясняли, что во всем виноват его адрес. «Ну какая женщина захочет поселиться в Тауэре?» — обычно говорили они. И всякий раз капеллан соглашался с их объяснением. Однако, возвращаясь в свой пустой дом с видом на Тауэрский луг и сидя в темном, без ковров кабинете, он неизменно приходил к горькому заключению, что вина за неудачу полностью лежит на нем.

Наконец-то смирившись с тем, что женщина, которая снится ему каждую ночь, не придет, преподобный Септимус Дрю встал и пошел через церковь к двери. Там, за порогом, ветер немедленно причесал его по-своему, и он отправился домой, сверкая снеговиками на носках, которые проглядывали между подолом рясы и ботинками. Он пошарил в кармане, отыскивая ключ от своей светло-синей двери, которую начал запирать с того раза, когда вернулся домой и обнаружил у себя в гостиной двух испанских туристов — они сидели на его диване и ели его бутерброды. Заперев за собой дверь, он прошел в кухню, где до сих пор пахло пряником, испеченным по рецепту его матушки, и поставил на огонь свой печальный чайничек на одну чашку.

Бальтазар Джонс, который всю дорогу, стоило таксисту затормозить, боялся смять свой плоеный воротник о спинку сиденья, наконец прибыл к воротам Букингемского дворца. Полицейский провел его через боковую дверь внутрь, после чего сдал с рук на руки безмолвному лакею в ливрее, у которого даже начищенные башмаки с пряжками не произвели ни звука, пока они шли по коридору, застеленному синим ковром. Вдоль стен коридора стояли позолоченные столики с мраморными столешницами, где красовались пышные композиции всех оттенков розового, которые составила утром, хлюпая носом, придворная флористка, чей муж только что попросил развода. Однако пролитые ею слезы были слезами не горя, а радости, потому что за время супружества она так и не смирилась с тем, что ее муж каждое утро уходил на работу в юбке (хотя называл ее иначе), клетчатых гольфах и без нижнего белья. После трех полных разочарования лет совместной жизни с королевским волынщиком она, подобно королеве, пришла к выводу, что терпеть не может волынку. По традиции, учрежденной королевой Викторией в разгар ее увлечения Шотландией, волынка играла под королевским окном каждое утро, кроме выходных. Этот кошмар начинался в самое нелепое время, в девять часов утра, и продолжался добрую четверть часа, к вящему неудовольствию Елизаветы Второй. Не было никакой возможности укрыться от этих звуков и в других резиденциях, ни в Виндзорском дворце, ни в Холирудском, ни в замке Балморал, куда волынщик переезжал следом за королевой, поддерживая отвратительную традицию с неукоснительной точностью.

Безмолвный ливрейный лакей открыл дверь в кабинет Освина Филдинга и указал на зеленый стул, предлагая Бальтазару Джонсу подождать. Когда дверь за ним беззвучно закрылась, бифитер сел и снял с левого колена в красном чулке пушинку, которую умудрился не заметить, облачаясь в униформу. Он поднял голову, рассматривая комнату. На голубых стенах висело несколько гравюр с видами Букингемского дворца, вставленных в тонкие золотые рамки, которые были частью собственной коллекции королевского конюшего. Когда он склонился над фотографиями в рамках, расставленными на огромном письменном столе, по груди под красной униформой скатилась капля пота. Бифитер взял ближайшую серебристую рамку, из которой на него поглядел Освин Филдинг, с трудом узнаваемый из-за копны волос, в туристском снаряжении и в обнимку с блондинкой в бейсбольной кепке. Он рассмотрел ноги конюшего и немедленно решил, что они гораздо хуже, чем у него, несмотря на то что он, Бальтазар Джонс, уже немолод.