Таврические дни

Говорили, что большевики хотят делить казачью землю поровну между казаками и иногородними, у богатых казаков землю отбирать без выкупа. Оскудел Дон атаманами: Каледин застрелился, Африкан Богаевский неведомо где, генерал Краснов запродался Вильгельму Сухорукому. Прошлой зимою Дон вытолкал Корнилова, генерала с лицом калмыцкого божка, и всю его армию в шесть тысяч штыков, артиллерию и обозы, и в обозе Родзянку, председателя Государственной думы. Доброволия пошла на Ольгинскую, оттуда на Лабу и Екатеринодар — искать кубанское гостеприимство. В степях, одетых мартовской гололедицей, мотались бездомные офицерские полки. Да, слыхать, того Корнилова уже и в живых нет, а на его месте в Екатеринодаре сидит генерал Деникин да еще какой-то Быч.

Казаки в лавке Терентия Кузьмича кричали:

— А этого Быча самого бы в плети! Что за Быч? Кем уполномочен? Какой у него государственный плант? Какая у него земельная линия?

— Надо подниматься за доброволию, казаки. Доброволия царя посадит в России.

— Ему, царю, на казачью силу опереться хочется. Без нее он, что слепой без палки.

И ревком, и станичный атаман по очереди созывали станичников на митинги. Шли всей станицей, как на праздник: бабы принаряжались, казаки надевали черкески, малиновые шаровары, кубанки с малиновыми верхами. Атаман принимал в школе, а комиссар Кованько возле своего дома, у дубьев. У атамана почетными гостями были старики, а у Кованька — молодые казаки, фронтовики. Атаман, седой старик, кавалер японской и немецкой кампаний, приятель старого полковника Шкуры, вставал перед казаками во весь свой могучий рост, поблескивая газырями и кинжалом серебряной чеканки, говорил осанистым голосом:

— Старики! Получены сведения — богатые таманские казаки позвали немцев из Крыма и с их помощью повыгоняли красных. Получены сведения — таманские казаки рубят советскую армию Ковтюха и гонят ее с полуострова. С коммунистами и у нас не может быть сговору.

Старики кричали: «Верно!», «Правильно!», оглаживали бороды и черкески и, пошумев, шли к ревкому, садились на дубьях и ждали, когда выйдет Кованько, чтобы говорить речь. Фронтовики садились на землю позади стариков. Земля была пестра от подсолнечной лузги.

Кованько вышел встрепанный, с бедовыми, обжигающими глазами. Был он казак из последних, голодовал на своей крохотной земле, хоть и никогда не батрачил. Был он знаменит тем, что, воротясь с немецкой, не стал бить свою жинку, бабу востроносую, пустую и веселую, торговавшую во время войны сладкой плотью своей и самогоном. Баба так изумилась его доброте, что перестала блудить и по своему почину содержала ревком в опрятности, самим Сметанниковым впору.

Кованько вышел на крылечко ревкома, поклонился казакам и, надув толстые губы, сказал:

— Счас канцелярист ревкома принесет бумаги, и я вам, товарищи, постановлю правду трудового казачества.

Он сел на ступеньки, и тотчас же в дверях ревкома показался канцелярист, и это был не кто иной, как Сашка. Терентий Кузьмич, сидевший на переднем дубке, крякнул. Ольга подняла руку, потерла заалевшие щеки. И вдруг подумала: «Значит, так-то ты? Для ревкома ты в Хадажинскую перебрался жить? По ночам, что ли, пишешь ты Кованьке бумаги?»

Она глядела на Сашку растерянно и злобно.

Он развязал шнурки на большой рыжей папке, подал ее Кованьку. Кованько тяжелыми пальцами выдернул бумажонку, снял фуражку и начал говорить:

— Атаман втирал вам очки насчет армии Ковтюха, казаки. Это верно, что немцы сидят на Тамани. Это верно, что Ковтюх отошел с боем. Неверно только то, что Ковтюх есть враг, а немцы, рада, Краснов и доброволия есть друзья. Атаману они друзья. Сметанникову они друзья, а всему трудовому казачеству, усталому от войны и бедному касающе земельки, они есть хозяйчики и прожорливые акулы. Плохо обстоит дело на Кубани! Топчут наши законные поля сапоги царской доброволии. Немцы обнажают свой аппетит на наш хлеб, скотину и домашних птиц, гусей. Втравляет нас самозванная рада в братоубийственную войну, чего казакам совсем не надо. Правильно ли я балакаю? Плохо обстоит дело на Кубани! Рада подписала с русскими генералами договор, не спросись трудовых казаков. Что за Рада? Кто ее выбирал? Подпирают ее богатые казаки, владетели несметных десятин. А про эту Раду песня есть. Читаю песню:

Гудит бычачье стадо…

— По фамилии Быч песня! — круто выбросил Кованько кулак и продолжал:

Гудят все, что шмели…
Ой, Рада, ой, дид, Рада,
Ой, люшеньки люди!

В гуще казаков, стоявших у забора, притушенно скрипнула гармонь, тонкий тенорок подхватил вполголоса:

Ой, Рада, ой, дид, Рада,
Ой, люшеньки люди!

Старики задвигали плечами, но оглянуться им не позволила честь.

С чистым тенором гармониста сплелся сочный баритон; второй баритон, еще посочнее, пошел с ним в ногу, потом занял ведущее место; октавой ниже взял тучный бас; скворцом взвился подголосок; тонко прозвучала казацкая походная войсковая дудка; войсковой бубен стал отбивать такты; грянул припев: