Таврия

У церкви стояла огромная толпа. Молодых уже ждала празднично разрисованная яблоками тачанка, хотя ехать было почти некуда — в переулок: какая-нибудь сотая шагов отделяла церковь от дома приезжих, который, по распоряжению молодого Фальцфейна, целиком был отведен под свадебное гуляние. Возбужденный от счастья негр, с восковой венчальной гвоздикой на лацкане черного сюртука, почти на руках вынес из церкви свою молодую, осторожно помог ей усесться, сел рядом с ней, не переставая радостно, открыто улыбаться людям, небу, солнцу. Тронулась яблоневая тачанка. Шарахнулись в разные стороны люди, расступаясь перед сытыми конями, которые шли пританцовывая, грызли железные удила и выгибали шеи, как змеи.

До самого вечера гремели трубы херсонского оркестра, ходуном хода дом приезжих. Гуляла исключительно панская челядь: помощники управляющего, конторщики со своими переборчивыми женами, чеченцы… Новобрачным не велено было от себя приглашать гостей в панское помещение. Лезла в окна детвора, чтоб еще и еще раз посмотреть на молодых. Видели, как не сдержалась все-таки Ганна, сидя в углу за свадебным деревцом, прослезилась. Может, оттого, что родной матери не было на ее необычной свадьбе, богатой и в то же время убогой, что чужие и неприятные люди, совсем равнодушные к молодым, гуляли-пьянствовали в зале… На стенах — оленьи рога и чучела степных орлов, а за столами — пьяные нахальные морды… Что им Ганна, что им Яша! Даже свадебных песен обжорливая панская челядь не умела как следует петь… Сердюки разбухали от водки, хозяйничали, как дома, лезли обниматься к конторщикам и чеченцам. Чужой чувствовала себя Ганна среди этого грубого ненасытного сборища. Словно в тяжком сне слушала его пьяный беспорядочный гул, звон чарок, хруст костей на зубах, тяжелый хохот… Отбывала гулянье, как повинность. Хотя бы все это скорее кончилось, хотя бы скорее остаться с Яшей вдвоем, с глазу на глаз…

Негр, видимо, остро чувствовал настроение Ганны, ему тоже было — не по себе и время от времени, взяв руку Ганны, он нежно, дружески молча поглаживал ее под столом, будто подбадривал, будто говорил: терпи, голубка…

Паныч в этот день не показывался. Говорили, что, запершись у себя в кабинете, Вольдемар с горя пьянствует с приятелями весь день, запивает свою утраченную любовь…

Поздно вечером, когда гульба стала угасать и на свадьбе остались, как на подбор, лишь самые упорные гуляки, Яшка-негр был неожиданно вызван в покои к панычу.

Побледнела Ганна, выслушав переданный лакеем приказ: явиться Яшке к пану.

— Яша, не ходи! — прошептала она в предчувствии какой-то опасности.

— Не бойся… сердечко мое, — взволнованно погладил ее Яша по плечу, чтоб успокоить, и, пообещав скоро вернуться, пошел на вызов.

Ганна сидела некоторое время в оцепенении. Все кружилось, плыло перед глазами. Чучела хищников оживали, целились в нее со стен своими изогнутыми клювами. Ганна порывисто поднялась, бросилась было к двери за Яшкой, но дверь перед ней с хохотом загородила пьяная орава во главе с дядьями, крича, что без молодой им и свадьба не в свадьбу, — танцы не пойдут и водка не будет питься. С отвращением отпрянула Ганна от этого грубого потного сборища, которое, икая, дышало на нее водочным перегаром, тянулось к ее чистому венчальному наряду пьяными растопыренными ручищами. Снова забилась, как затравленная, в угол, села рядом с Яшиным местом, которое оставалось пустым, словно было предназначено отныне кому-то другому.

Не возвращался Яша.

Стоял в это время в кабинете Вольдемара среди рассвирепевшей, отвратительно пьяной «золотой молодежи». Фальцфейн только что предложил ему немалую сумму отступного, но негр с возмущением отверг ее: он не шел ни на какое отступное.

Компания наседала на него с грубыми угрозами.

— Ты! Черномазый нахал! — гаркал по-английски Артур, подступая к негру сбоку. — С тобой пошутили, а ты принял все за чистую монету — серьезно решил посягнуть на честь белой девушки!.. Слишком многого ты захотел! У нас в Канзасе таких вещей не прощают… Ты слыхал, парень, когда-нибудь о суде Линча?

— Здесь ваш суд не действует, — с достоинством отвечал негр американцу.

— Мы найдем на тебя другие суды, — брызгал пеной Вольдемар. — Сейчас же убирайся вон из моего имения! А не то посажу чеченцев на коней, прикажу гнать за межу! А межи мои, знаешь, не близко!..

— Сказано: убирайся! — пищал и прыщеватый Родзянко. — Кретин! Столько дают, и он еще не берет!..

— Не торгую, — коротко ответил Яша, идя к выходу.

Очутившись во дворе, он бегом кинулся к дому приезжих, к оставленной под свадебным деревцом молодой.

Дверь была уже заперта, а на крыльце негра встретили Сердюки и чеченцы. Трижды он бросался, обезумевший, по ступеням к двери и трижды челядь, столпившись, отбрасывала его с крыльца обратно. А в зале тем временем еще сильнее ревели медные херсонские трубы, и Ганна в неистовстве билась лбом в тяжелые дубовые двери, напрасно стараясь пробиться сквозь них к своему любимому…

Вскоре возле дома появились верховые с арапниками в руках, чтоб гнать негра за межу.