Таврия

— Копал когда-то, а теперь уже в отставку вышел: ноги очень крутит… Для колодезного дела железное здоровье нужно, парень… Пока был моложе, оно и ничего: поднимешься раз в день на поверхность, выпьешь залпом полкварты, чтоб согреться, и опять туда, вглубь, до самого вечера. Наверху солнце, жара, трава свертывается, а там, на глубине каких-нибудь двадцати саженей, как в леднике. Земля из тебя все тепло вытянет… Так натопчешься за целый день по колени в ледяной жиже, что и кости онемеют.

— Еще бы, после такого да ногам не крутить, — искренно посочувствовал Данько.

— Хорошо сои угадаешь, где начать, а то бывает, бьешь неделю, бьешь месяц, глины уже повыбросил гору, а воды… нет. Пропал даром труд, заваливай здесь, переходи на другое место. Такая-то наша работа, хлопче… Много их перекопал, да все по чужой степи: мои вон виднеются до самой Преображенки. И ноги, считай, навек застудил, и нос вот по-ястребиному перекосило, ведром перерубило… Сорвалось над головой и рубануло парня, чтоб отметный был. Зато и отблагодарила меня на старости лет Фальцфейниха кровавыми своими пенсиями! За бочонок воды сына замучили, еще и выкуп давай… А где его взять, выкуп-то?

Грустно вздохнул Данько, сидя на верблюде. Каторжная жизнь! Бедствуют люди в Криничках, погибают в каховских ярмарочных лазаретах, мучаются и здесь… Чья степь, того и право, того и отары, того и колодцы. Собственными руками выкопал человек колодец, а воду брать не смей, потому что она уже не твоя и не сына твоего… Поймают, изобьют, еще и вором сделают, в арестантскую швырнут!

И так должно быть? Чтоб трутни пановали, а рабочий человек не вылезал из беды? Взять хотя бы стрижею тетку Варвару, или атагаса Мануйла, или этого Мефодия — перебийноса, колодезника… Что против них Фальцфейниха, почему она правит ими всеми? А что, если б ее за патлы, да по степи, как турбаевскую ту Марьянушу?!

— Думал было хоть солью от нее откупиться, да сейчас и на соль уже лапу наложили, — жаловался Мефодий. — Живешь как в петле, со всех сторон веревка затягивается… Мы здесь, в Строгановке, издавна солью промышляем, живем больше с того, что Сиваши пошлют… Этим летом соль как раз неплохо уродила, можно было б хоть немного дырки залатать…

— Дяденька, — удивился Данько, — а разве соль родит?

— А как же… Родит, парень, да не всегда… Бывает, что лето пройдет — не найдешь и крошки. Зато в урожайный год нарастает ее сразу миллиарды пудов…

— Вот туда бы мне со своими верблюдами! Пусть бы наелись до отвала!..

— Все зависит от погоды, — говорил Оленчук. — Когда поднимется ветер с Азова, погонит воду на Сиваши, зальет их до самого, считай, Перекопа, тогда у нас, парень, виды на урожай. Вот ветер повернулся, вода бежит назад в море, остается ее на дне Сиваша не больше, как на палец… Тут еще солнце пригрело, и рассол уже кипит, все Гнилое море перед тобой «замерзает» солью, затягивается ею…

— Это она вон там белеет? — загляделся Данько вдаль.

— Мне отсюда не видно. А с верблюда, стало быть, видать?

— Белеет, даже сияет… Будто снег среди лета выпал!

— Вот видишь, то за неделю наросла… И правда, весь Сиваш в эти дни лежит будто первым снегом покрытый… Идешь ночью, море покалывает в ноги: все соль да соль. Ничего, что разъедает ноги, зато облегчение душе: пройдешь с гребком полосу — встанет за тобой вал соли. Когда луна светит, всю ночь не ложимся спать. Нагребешь валы, сгребешь их потом в кучи. С верхушки вода постепенно стекает книзу, ветерок обдувает, соль просыхает — глядишь, уже стоят в Сивашах, как лебеди, сугробы твоей соли!..

— А живые лебеди там есть?

— Живых… нету.

— А рыба?

— И рыба не водится… Мертвая у нас вода, парень… Кроме соли, считай, ничего в ней нет… А теперь уже и на соль запрещение вышло. Арендаторы крымских соляных озер подали губернатору жалобу на нас: запретите, дескать, присивашским селам сгребать соль на Сиваше. Губернатор, понятно, стал на сторону арендаторов, — где же ему быть? Мы с братом Иваном три ночи вот мешками носили, кагат [6]возов на пять выложили в камышах, а вчера явился урядник с понятыми и все замерял, описал… Теперь или хабар давай, или штраф плати…

— А какое их дело вмешиваться? — возмутился Данько. — Разве они и море ваше арендуют?

— Море-то не арендуют, море — людское… И соль все равно зря пропадет: никто ее сгребать не станет, если мы не сгребем…

— И сам не гам и другому не дам?.. Сволочи!