Тавриз туманный

- А туда без сомнения изволили прибыть из Тавриза?

Вопрос хана заставил меня насторожиться. Я решил, что он знает нас, и, не скрываясь, открыл ему правду.

- Да, вы правы, в Хой я приехал из Тавриза.

- Великолепно, - проговорил хан. - Нет нужды спрашивать, чем вы занимались в Тавризе. Без крайней необходимости вы, конечно, не стали бы удлинять и усложнять свой путь. Ведь расстояние между Тавризом и Джульфой не так уж велико!

Я чувствовал, что мы угодили в западню, и с недоумением смотрел в лицо хану. Это был бритый, с тонкими усами, небольшого роста, бледный, худощавый мужчина лет тридцати - тридцати пяти.

Прервав минутное молчание, он заговорил опять:

- Я не враг кавказцам, вы не беспокойтесь. Мне известно, кто вы. Мой тесть Эмир Туман, бывший правитель города Хоя, известный враг революции, но я лично не противник освободительного движения, ибо оно направлено против моих кровных врагов.

- Все во власти хана! - пробормотал я в ответ на признания хана.

- Будьте покойны, здесь вам не угрожает никакая опасность. Разбойники макинского хана также не посмеют явиться сюда; и вы, и ваши друзья можете быть на этот счет совершенно спокойны. Однако я не хотел бы, чтобы вы переходили Аракс в ближайшие ночи, сейчас Аракс многоводен... Ну, прекрасно, а теперь пожалуйте к ужину.

После ужина хан прислонился к подложенной под локоть парчовой подушке. В комнату внесли две жаровни с раскаленными углями. Затем два красивых мальчика принесли подносы с осыпанными бирюзой трубками для опиума и щипчиками.

- Приготовьте трубки! - приказал хан.

Взяв опиум изящными щипчиками, мальчики поднесли его к раскаленным уголькам, чтобы отогреть и смягчить опийные шарики; затем вложили их в трубки и проткнули серебряными иголочками маленькое отверстие.

Одну из трубок подали Шукюр-Паша-хану, а другую визирю Мирза-Джавад-хану, затем взяв теми же щипчиками угольки, мальчики поднесли их к опийным шарикам.

Курильщики принялись с наслаждением втягивать в себя и клубами выпускать из ноздрей дым. Сверкавшие сквозь этот опьяняющий дым глаза обоих мужчин были устремлены на раскрасневшиеся от огня лица мальчиков.

Переводя взгляд с курильщиков на детей, я припомнил увеличенные фотографии этих мальчиков, висевшие в приемной комнате хана, и понял, что это - обычные во всех восточных дворцах ханские фавориты. Одного из них звали Гудратулла-хан, а другого Насрулла-хан.

Еще до начала курения хан был в состоянии опьянения. Мальчики подносили одной рукой угольки к трубкам, а другой кормили курильщиков всевозможными сластями, разложенными на скатерти.

Мне также предложили трубку, но я, поблагодарив, отказался.

Немного спустя, в комнату вошел третий мальчик с тарой в руках.

- Гусейн-Али-хан, начинай! - приказал хан.

Настроив тару, Гусейн-Али-хан повернулся лицом к обслуживавшему хана Гудратулла-хану и запел.

Пропев четыре куплета, он обратился к свечам, горевшим в канделябрах, и продолжал пение.

Окончив пение, молодой музыкант стал переводить спетые на фарсидском языке стихи на азербайджанский язык.

"Я пленен красотой юного мальчика.

Силою усердных молитв я достиг цели и беседую с ним;

Я не скрываю, что влюблен в радость созерцания юного красавца,

Ты должен понять, какой мощью я обладаю.

О свеча, гори же ярче, если ты горишь от горя,

Ибо и я сегодня решил сгореть дотла".

Гусейн-Али-хан пел и аккомпанировал себе. Хан и его визирь Мирза-Джавад заказывали певцу любимые мелодии и газели.

Опьянение достигло своей высшей точки. Глаза хана были полузакрыты. Блуждая на грани бытия и небытия, полураскрыв веки и указывая пальцем в потолок, он запел сам:

"Если колесо мира не будет двигаться по моему капризу, я

поверну его вспять...

Я не принадлежу к тем, кто страшится превратностей судьбы".

Когда курильщики говорили, в словах их нельзя было найти ни связи, ни смысла.

- Быть может, гостю угодно отдохнуть? - сказал вдруг хан, открыв глаза, и снова впал в полудрему.

К опиуму больше не прикасались; опьяненные, они предавались теперь сладким грезам.

От одуряющего дыма опиума мне хотелось поскорей вырваться на свежий воздух. Мальчики сидели в ожидании приказаний.

Музыкант молчал. Малейшее движение, нарушая покой и лишая курильщиков радости опьянения, могло свести на нет затраченную энергию и время.

Так просидели мы несколько часов. Мирза-Джавад очнулся первым. Распрощавшись, он поднялся и вышел. Скатерть с остатками ужина, - мангалы с потухшими углями и трубки были вынесены.

Поднявшись с места и отойдя от продолжавшего плавать в мире грез хана, Гудратулла-хан подошел ко мне.

- Сударь, пожалуйте, я провожу вас, - сказал он и, проводив меня в богато убранную комнату с роскошной постелью, помог раздеться.

- Не будет ли у вас каких-нибудь приказаний вашему слуге? - спросил он и, получив отрицательный ответ, вышел.

Я поднялся очень рано. Дождя уже не было. Небо было чисто и ясно. Слуги хана доложили, что Аракс угомонился.

Хан тоже встал рано. За завтраком он сообщил, что будет сегодня занят судебными делами. Суд хана интересовал меня, и я попросил разрешения присутствовать на нем.