Тавро

Но Синева нужно было убрать, иначе спокойствие будет действительно только сниться. Он это понимал, как понимал и действия Синева. Как раз это понимание не давало возможности французскому болгарину избежать своей судьбы.

Мальцев сел в кафе напротив дома Синева и приготовился к долгому ожиданию. Синев мог уехать, заболеть, переменить квартиру, наконец. Мальцев не успел пожалеть об отсутствии прописки в этой стране — из дома вышел Синев; он весело наполнял руки плечами, талией, шеей сопровождающей его женщины. Начинал приближаться длинный летний вечер. Глядя им вслед, Мальцев думал без всякой иронии, даже как бы ободрял Синева: «Погуляй напоследок, хорошо погуляй». Но что французский болгарин был так рад жизни, озаботило его. Это наверняка означало, что Синев вернется не один. От мысли испугать его спутницу Мальцев сразу и бесповоротно отказался. Уйдя в поиск решения, он выронил тяжелую палку: стук, похожий на стук в дверь, повернул к себе голову Мальцева. «Условный рефлекс. Конечно. Что делает человек в своем парадном? Смотрит, нет ли писем». Мальцев перешел в другое кафе, по дороге купил пачку конвертов. День начинал сильнее темнеть. Опрокидывая стопочки водки и смакуя коньяк, Мальцев размышлял о том, как с годами становится, должно быть, жестче к людям. Но что делать, если Синев совершил глупость — напал не на него, а на безвинную Таню? Глупость ли? Может быть, Синев хотел ему нанести психологический удар? Был случай в жизни Мальцева, когда противник его обезоружил вот так, психологическим ударом.

Шел ему тогда семнадцатый год. Увлекся он в ту пору теорией правого коммунизма и превозносил Бухарина до небес. С троцкистом и старым другом Костей они спорили тогда до хрипоты, до кулаков. Уехав за длинным рублем на целину, Мальцев продолжал с ним ссориться в письмах. Половину двухкомнатной квартиры Кости занимала его сестра с мужем и тремя детьми. Муж сестры, маленький серенький человечек, работал чернорабочим в пекарне, зарабатывал гроши, пил только самогон и уже лет десять, как безуспешно умолял горсовет дать ему квартиру. Костя не понимал, почему сестра вышла замуж за такое ничтожество, а Мальцев понимал — чтобы властвовать.

Этот забитый человечек нашел письма Мальцева и тотчас отнес их в КГБ. Через три недели после возвращения Мальцев получил повестку и пошел, обмирая, а главное, ломая себе голову о причинах вызова. Офицер с университетским ромбиком поговорил с Мальцевым о жизни, о политике, расставляя кое-где довольно грубые ловушки, и, наконец, когда тот начинал уже серьезно холодеть, положил на стол его письма:

— Послушайте, вы хоть и рабочий, но, я знаю, интеллигентный человек. Как интеллигентный человек интеллигентному, скажу вам: я вас понимаю. Сам прошел через это. Согласитесь, что теперь мало кто может поговорить о Бухарине. Но… ай-яй-яй, писать вот такие письма. Как неосторожно. Я вам советую, забудьте Бухарина, по крайней мере, не пишите о нем. Для вашего блага вам так говорю. Сегодня вы спокойно покинете этот кабинет. Но мы будем помнить о вас. Вы не хуже моего знаете, что Николай Иванович не реабилитирован.

Ужас в Мальцеве сменился ненавистью: «Кто? Кто!? Кто!!! Какая сволочь его выдала? Костя не мог, следовательно… это ничтожество? Не может быть! А все же…»

— Товарищ майор, а кто вам мои письма принес? Воротков?

Мальцев знал, что офицер не скажет, поэтому, спрашивая, искал ответа только в глазах. Они машинально ответили «да». Сам же майор насмешливо развел руками:

— Не ждал я от вас такой грубой работы. Сами знаете, государственная тайна. Да у нас сама конституция гарантирует тайну переписки. Разве не знаете?

Офицер — Мальцеву уже казалось — у майора много морщин — рассмеялся своей шутке.

Затем, прекратив смех движением рта, он спросил:

— А почему вы такой бледный?

— Душно.

— Что вы, у меня в кабинете всегда прохладно… Подумайте, если бы эти письма к нам пришли, когда еще жил Иосиф Виссарионович, то…

Мальцев договорил за него взглядом: «Знаю, был бы расстрелян». Офицер ответил ему взглядом: «Это была бы еще не худшая из бед». И Мальцев потупил глаза: «…Да…».

Майор неопределенного возраста сказал Мальцеву на прощанье:

— Вы интеллигентный человек. Так подумайте. Для чего вам жизнь портить. Она у вас впереди. На всякий случай с вами не прощаюсь. До свидания.

Вечером того же дня Мальцев подождал, пока Воротков пойдет в ночную смену. Он думал, глядя на плюгавого человека, шаркающего подошвами ботинок по асфальту безлюдной улицы: «Раздавлю как гадину. Гадина и есть. Убью. Неизвестно, скольких он уже продал».

Его трясло. Что-то похожее на кровь стояло перед глазами.

Воротков оказался как бы вздернутым на два крюка. Он бил своими тонкими руками по плечам Мальцева. В его жестах было много девичье-беспомощного.

— Что? Узнаешь, сука?! Узнаешь!

Кулак уже поднялся, уже искал самое чувствительное место на лице человека, но Воротков перестал сопротивляться. Мальцев видел, как мелкие и остренькие черты его лица набирали величия. Глазенки сверкнули: