Тавро

Катя замялась. Она еще ночью решила, что у мальчика все горе от ума. Теперь, уверившись в этом, она еще больше хотела ему помочь, спасти. А Мальцеву захотелось, неудержимо, сказать этой женщине всю чистую правду. Ему показалось, что, слушая себя, сам что-то важное поймет.

— Ладно. Я еще до института понял, что наша система самая устойчивая из всех, известных истории. Работа привела меня к заключению, что наименьшее зло находится на Западе. Запад и стал моей целью. Поверь, я к ней стремился всеми потрохами и на пути потерял много от того, что называется честью, совестью, душой, достоинством. И вот я здесь. Казалось бы, можно зажить, надо зажить, хватая жизнь двумя руками. Я и пытался, а она, свободная жизнь, мне все время жопу показывает. И наименьшего зла не нашел. Этот мир свободен, но не мой. Вот бродят, не находя слов, вопросы и ответы, я их ищу, а они убегают непонятные по непонятному миру. Я уж было решил, что любовь должна мне дать не найденное. Потом показалось, что не любовь, а страх перед нашими — придут сюда и мне первому скрутят голову. Оказалось, что не боюсь этого, не то чтобы не верю в это, а — не боюсь. Ответ все гуляет. Теперь ты понимаешь?

Договорив, Мальцев почувствовал себя на редкость спокойным, уверенным, умным. С ним, он вспомнил, подобное произошло, когда, впервые в жизни, после недель буйной нерешительности, он, самоуверенный в общем школьник, решился дотронуться до женской груди. Парта девочки была в самом углу, и многие смеялись, когда он оборачивался, чтобы увидеть самое красивое лицо на земле. Она в парке ответила на поцелуй, а после раздвинула концы пионерского галстука, чтобы он мог легче увидеть и найти рождающееся, кругловатое. Она сказала по-особенному «Святославик». А он от этой груди под школьной формой светло и радостно умнел.

«Лицо забыл. Забавно. Живем и не знаем, как может мужчина умнеть от прикосновения к женщине».

Он лихо чмокнул Катю в щеку. Мальцев был уверен в долговечности своей радости.

Катя почти ничего не поняла. «Что-то он ищет». Ночью она плакала, но под утро решила, что все к лучшему — не выйдет она замуж за того француза. Не ее он хочет, а землю, чтоб старость удобно прожить. «С его землишкой не отдохнешь, ее слишком мало, даже рабочих не наберешь. Самому придется до смерти работать. Вот он и старался. Вот раздразнил его этот Святослав, и выявил месье свою сущность. И как я сразу не сообразила?» Катя была благодарна Мальцеву. «Хоть он и грубый».

— Знаешь, оставайся пока здесь, а там видно будет. Ребра твои скоро зарастут. Поработаешь у меня, деньги всем нужны. А пока что гуляй, лечись, на рыбалку походи. Можешь с моим сыном в море выйти. Ты же работал в море! Согласен?

Мальцев кивнул. Он был рад соглашаться, кивать, целовать щеки. «Исповедался как мальчишка. А что? Жизнь хороша! Имею я право ею воспользоваться? Имею. А во Франции ли я или на Сатурне — не все ли равно? Вперед — и никаких гвоздей».

Глядя ему вслед, Катя машинально подумала, что парень он крепкий, привыкший к нелегкой жизни — наработает, и что можно будет ему платить не слишком много.

Последующие дни были полны беззаботностью. Ветер, и тот был за него — шевелил небрежно волосы, гонял курчавые облака взад и вперед, залезал приятно под рубашку. Ночь не приносила воспоминаний, костер отражался в глазах незаметно, шашлыки кипели под вином, язык причмокивал, как в детстве, и хотя Мальцев иногда напевал: «Мы всю Европу оденем в галифе, закроем к… матери кафе и на статуе свободы напишем: мир, освобожденные народы!» — в нем не было противоречий. Незаметно он стал сыпать в магазинах пожалуйстами, спасибами, до свиданиями, добрыми днями, сам взгляд уменьшился как будто в весе. И если, катаясь на велосипеде, Мальцев насвистывал «Интернационал», то только потому, что эта мелодия приходила сама, без усилий.

Вечерами Мальцев сидел в ближайшем кафе, говорил о ценах, женщинах, автомобилях, внутренней политике и почему-то склонялся в сторону социал-демократии скандинавского типа, хотя тот, другой Мальцев, считал, что эволюция этого самого демократического вида социализма приводит к все же опасному усилению роли государства. По Бриджит он скучал довольно спокойно. Каждое утро, находя почтовый ящик пустым, он с улыбкой повторял по-французски: «Нет новостей — значит все в порядке», и в течение дня знакомился хотя бы с одной женщиной и, так как он переводил с русского методы знакомства, получалось оригинально. Но дальше игривости не шел — женщин, вообще, ему хотелось только во сне. В остальное время он любил Бриджит; по-хозяйски думал иногда, как бы купить дом в рассрочку. В парилке он однажды поймал себя во время перечисления марок автомобилей — и рассмеялся.