Тавро

А мысли продолжали спокойно катиться в такт очередной волне. Он подумал, что ведь никогда не шел открыто против власти, что он всегда предпочитал унижения лагерю. Только раз он еле сдержался.

Мальцев тогда устроился в одном приуральском совхозе механиком. Деньги шли хорошие, одиноких женщин было много, да и самогонка текла — дешевая — в той дыре. Мальцев решил остаться подольше, и все было бы славно, если б не умер Хо Ши Мин…

Мальцев оторвался от воспоминания, чтобы удивиться своему спокойствию и решить: «Это оттого, что вдруг пустым стал. Забавно все-таки, мне, может, осталось несколько минут жизни, а я себе думаю о том вьетнамце с козлиной бородой… у того, который меня скоро примет, тоже будет такая борода, только побольше — как пить дать… А вода все-таки теплая».

В мехмастерской устроили тогда по Хо Ши Мину поминки. Это был чудесный повод выпить, и хохот ребят поднимался, казалось, над всем Уралом. Самогон и огурцы тащили ведрами.

— Ну, за старика Хо Ши Мина! А что, нарубил, б…, дров! Что, скажешь нет?

— Все равно выпьем! Сам знаешь — слава Богу и не дай Бог, вот тебе и вся мыслишка.

Пили трое суток. Не так много, но Мальцев все же забыл об осторожности. Он начал:

— Эй, халва, слушайте. Вон видите самогонку? Чиста она? Чиста. Крепка? Крепка. Чище и крепче водяры за четыре двенадцать. А почему? А? Почему левая работа лучше сделана, чем законная? А? Что? Да брось ты, говорю, что есть. Подумаешь, великое дело… Знаешь, был такой французишка Бомарше; так он написал: «Без свободы порицания не бывает лестной похвалы». Понял?

— А мне нечего это самое… Только у шишек другая мыслишка в черепушке записана: «Начальство надо любить, а не критиковать». Знаешь?

Мальцев не захотел и тогда расслышать очередного предупреждения судьбы. Он был пьян, молод и самодоволен — три недостатка, которые, встретившись, становятся взрывчатыми.

— Знать не хочу. Что я, тля или человек? То-то.

А вы о Бухарине слышали? Неучи. Тупые, как сибирские валенки!

Он довольно долго приоткрывал перед собравшимися завесы над запрещенными знаниями.

Наконец, кто-то сказал:

— Красиво. Только брехня все это. Кто тебе всего такого понарассказал? По-твоему, выходит, что кулачье — настоящие работяги, а буржуи вообще хорошие люди. Слышал я в жизни анекдоты, но такого…

Мальцев вновь оторвался от прошлого, почему-то нужного в этом глубоком вандейском море. Тело уставало быстро, но сил в нем было еще много. Он хотел, было, решить, стоит все-таки или нет бороться за жизнь, а голова стала уже вертеться по сторонам, отыскивать лодку Клода — тот должен же в конце концов заметить, что гостя нет более на палубе.

«А, цепляешься за свою шкуру». Он рассмеялся неожиданно просто и весело. «А что, одна только душа и останется, а она у меня, небось, не такая уж белая, чтобы вот так по собственному желанию белый свет покидать… Что же я тогда тому кретину ответил?»

Он тогда в Сибири ответил парню и всем, морщившим лбы:

— Вы — безбородые козлы. Научили вас, мальчишек, любить добро и ненавидеть зло, а что это такое — вам подсказали, затем застолбили в мозгах. А дело на самом деле в другом. Дело в глупости. Когда власть глупа, она неспособна вести хозяйство, и это, поверьте, гораздо хуже, чем нерадивая домашняя хозяйка, хуже, чем горькие щи. Глупая власть невыгодна. А потому для нас буржуй выгоднее, чем морда из обкома. Понимать надо. Первый, умный, будет вынужден отдать тебе кусок своей выгоды, а наша шишка возьмет себе, сколько ему положено, а если он шишка в квадрате, то сколько хочет — и плюнет тебе в душу. Он же материально не заинтересован, как буржуй. Председатель колхоза, будет урожай или нет, свое возьмет, а кулак знает, что погибнет вместе с работником, или уж во всяком случае потеряет очень многое. Нет ничего хуже невыгодной сильной власти. Это понимать надо. Дубари чертовы! Это же истинная диалектика!

Уже тогда Мальцев повторял свои доводы о существовании некрасивого, но все же наименьшего зла, которое куда человечнее кровавых, а главное, глупых поисков красивого добра.

Его арестовали через несколько дней. Оперуполномоченному, вероятно, сказали, что здесь политических процессов никто не хочет. Чтобы было логично: раз поймали политического, значит, он не один… значит, мучайся, ищи статьи, находи свидетелей, устраивай сложнейшее следствие. Кроме того, могут сказать: они, что, вчера стали политическими, а? Куда смотрели? Где была бдительность?

Явно приказали оперу: посадить гада, но дать ему уголовный срок. Тот и старался, но найти ничего не мог. Во-первых, Мальцев вел себя осторожно — не считая поминок по Хо Ши Мину, — а во-вторых, теперь уже не те были времена, чтобы люди со страху говорили сразу, что подскажешь. Нужно было самому выпутываться. Все допросы без пристрастия ни к чему не привели, гад ко всему еще и осторожно издевался. Пришлось прибегнуть к более радикальным мерам.

— Признавайся!

— Не в чем.