Те, которые

Я сидел у верстака в полном спокойствии и с непривычным ощущением – не нужно спешить, придумывать, делать, подгонять. Рядом сидел Меценат. Мы наблюдали, как рабочие выносят последнюю композицию. Вернее, Меценат наблюдал, а я слушал. Композиция была жесткая, угловатая, рабочие шепотом материли ее, вытаскивая на улицу. Там их ждал бдительный Миша, который придирчиво разглядывал, не сломали ли бесценное произведение искусства.

– Как ты ее назвал? – спросил Меценат.

– «Сотка». Она же сотая, последняя.

– И что она делает?

– Ничего.

Меценат хохотнул. Мне стало немного обидно, ведь сначала он должен был спросить: «Как ничего?». Я бы ответил: «А так – ничего!», а потом после уговоров рассказал бы ему свою идею. Вот после этого можно было и хохотать.

– Обиделся? – голос Мецената звучал виновато. – Извини. Просто… я сообразительный. Решил показать поклонникам язык?

– Решил. Наверняка найдется какой-нибудь особо чувствительный, кто скажет, что в «Сотке» у него селезенка екает или камни из почек выходят. А остальные подхватят.

Меценат хохотнул еще раз. Так уже было. На весенний вернисаж одну работу – «Аврору» – притащили ненастроенную. Я приехал на экспозицию только после обеда (телевизионщики задержали), что не помешало нескольким поп-звездам заявить, что у них в «Авроре» возникает неодолимая эрекция. Некоторые, говорят, даже демонстрировали восхищенной публике. Поп-идол прошлого Николай Лебяжий со слезами на глазах просил продать ему композицию немедленно, так как у него молодая жена и большие планы на медовый месяц. Я, когда все это узнал, разозлился и не стал ничего настраивать. И эти уроды всю недели ходили на мой вернисаж повышать себе потенцию!

А вообще-то «Аврора» при правильной настройке вызывает светлую печаль и лечит бессонницу.

Поэтому я и решил сотворить «Сотку» – чтобы поиздеваться над теми, кто ни хрена не понимает, но очень любит понадувать щеки. Так сказать, новое платье короля.

Мы немного помолчали.

– Как себя чувствуешь? – спросил Меценат.

– Нормально.

Я взял со стола «Пианино» и принялся вертеть его в руках. Отчего-то мне не хотелось продавать эту безделушку. Возможно, потому что зрячий человек не сможет по-настоящему оценить все ее достоинства.

– Ничего не болит?

– Ничего… Устал просто…

Я пробежался пальцами по внутренней поверхности «Пианино». Вокруг посветлело.

– Я знаю, тогда ты мне не поверил, – Меценат говорил твердо.

Когда-то мне казалось: если он говорит твердо – значит, совершенно спокоен. Теперь знаю, что в такие минуты Меценат напряжен, но полностью себя контролирует. «Пианино» под пальцами зазвучало сильнее, я разобрал силуэт у двери. Меценат стоял, привалившись к косяку и сложив руки на груди. Или мне так казалось.

– Когда «тогда»?

– Когда я напился. Я нес пургу, как тебе казалось.

Мастерская была залита ровным сумеречным светом. Я мог разобрать очертания и крупные детали любого предмета. Лицо Мецената по-прежнему оставалось в тени.

– Да уж, – согласился я. – Бред полнейший.

– Это не бред. Сейчас я трезв. И могу повторить многое из сказанного.

Я водил по «Пианино» всей ладонью. Освещение нарастало, как в кинотеатре после окончания сеанса. Появились цвета, мелкие детали. Теперь казалось, что на лице Мецената – глухая черная маска. А на теле – бесформенный плащ.

– Значит, – сказал я спокойно, – завтра я умру? И ты подгонял меня, чтобы я успел к выставке?..

– Не совсем… Не только. Я по-прежнему думаю, что тебя можно спасти. Во всяком случае, сделаю все от меня зависящее.

В мастерской стало совсем светло. Лицо и фигура Мецената притягивали мой незрячий взгляд. Чернильное пятно на яркой картине.

– А почему ты думаешь, что я умру именно завтра?

– Я не думаю. Я знаю.

Послышались мягкие шаги. Чернильное пятно приблизилось ко мне. Меценат понизил голос:

– Можешь считать меня психом…

– Уже считаю, – мне хотелось перевести все это в шутку. – Нормальный человек в меня не стал бы вкладываться.

Черное лицо и размытый плащ совсем близко.

– А знаешь, почему я рискнул? – Меценат даже и не думал шутить. – Потому что я не рисковал. Я совершенно точно знал, что твои «терки» станут модными и дорогими игрушками в Москве этой осенью. Потому что… потому что я живу в этом времени второй раз и знаю… то есть помню, что и как должно произойти.

Я напряженно вслушивался в голос. Да, он волновался. Да, боялся сорваться. Но при этом оставался абсолютно искренен. Не удивлюсь, если я первый, кому он эту фантастику рассказывает.

Фантастику? Уж моя корова лучше молчала бы.

– Твои тактильные картины станут началом нового направления в искусстве. Через полгода Москву и Европу наводнят подделки под тебя. Потом появятся настоящие последователи. Они не будут копировать, начнут изобретать, пойдут гораздо дальше тебя, начнут играть с воздухом и водой. Но все равно ты останешься первым.

Он замолчал. Кажется, не слишком-то легко даются ему эти воспоминания.

А я вдруг понял, что мне режет руки – так сильно я сжимаю «Пианино». Я торопливо разжал ладонь. Воображаемый свет погас, я снова оказался в темноте.