В полной мере обладая свойственной скотчтерьерам уверенностью в себе, Молли не нуждалась в том, чтобы люди говорили ей, что делать. И когда вечером мы звали ее домой, она не приходила. В конце концов мои родители стали просто включать и выключать фонарь на крыльце, чтобы просигнализировать ей, что мы хотели бы, чтобы она вернулась домой. Это был просто совет – так отец относился и к светофорам (красный свет он называл «всего лишь советом»). Молли приходила, когда считала нужным.
Это меня нисколько не тревожило. Я и не рассчитывала на то, что она будет подчиняться мне. С чего бы? Когда мне исполнилось пять, ей было всего два – но она была уже взрослой. Я не просто считала, что она главнее меня, – я стремилась подражать ей. Я даже не понимала, что мой взгляд на наши отношения не одобряется другими людьми, – до тех пор, пока моя мать не решила усмирить нас обеих.
Те самые качества, которые превращают скотчей в совершенно особенных собак, – их независимость и упорство – делают их и трудно дрессируемыми. На сайте одного инструктора по дрессировке написано, что знаменитое упрямство и самоуверенность скотчтерьеров «заставляют их думать, что слушаться хозяина не обязательно».
Тем не менее, в то время как наша Молли гуляла где хотела и рвала в клочья одежду и игрушки, моя гламурная тетя Грейс ухитрилась научить своих скотчей читать молитву и играть на фортепьяно.
Она купила маленькое черное детское пианино, похожее на то, на котором в «Мелочи пузатой»[1]
играет Шредер. Позвав Мака, брата Молли, в гостиную, тетя Грейс отдавала команду: «Поиграй на пианино!» Пес садился перед инструментом и нажимал на клавиши попеременно то одной, то другой лапой. Мне в то время тоже давали уроки фортепьяно, и меня поразило то, что Мак научился играть двумя «руками» раньше, чем я.