Те, кто уходят

– Конечно. И тебе нужно познакомиться с Инес – Инес Шнайдер. – Судя по голосу, Коулман был слегка потрясен, но быстро взял себя в руки. – Как насчет ужина сегодня? Инес, мы куда идем?.. «Да Коломбо», около половины девятого, – сказал он Рею.

– Надеюсь, я смогу увидеть вас после ужина. Или сегодня днем? Я бы хотел встретиться с вами с глазу на глаз. – На мгновение Рея оглушил взрывной звук, донесшийся из трубки, и он не услышал слов Коулмана. – Не могли бы вы повторить? Я не слышал.

– Я сказал, тебе давно пора познакомиться с Инес, – скучающим тоном проговорил Коулман своим четким, типично американским голосом. – Мы ждем тебя в половине девятого в «Да Коломбо», Рей.

Коулман повесил трубку.

Рей разозлился. Может, позвонить еще раз и сказать, что на обед не придет, а хочет увидеть Коулмана в любое другое время? Он отправился к себе в комнату подумать, но за несколько секунд решил оставить как есть и прийти в половине девятого.

3

Рей намеренно опоздал на пятнадцать минут, но этого оказалось мало: Коулман еще не появился. Рей дважды обошел большой зал ресторана, но Коулмана не обнаружил. Он вышел и заглянул в ближайший бар, заказал виски.

Потом увидел в окне: Коулман с женщиной и молодым человеком прошли мимо бара, Коулман громко смеялся над чем-то, сотрясаясь всем телом. А всего-то прошло две недели со дня смерти его единственного ребенка. Странный человек. Рей допил виски.

Он вошел в ресторан, когда решил, что дал им достаточно времени, чтобы усесться. Нашел их во втором зале. Рею пришлось подойти почти вплотную, прежде чем Коулман соблаговолил поднять голову и поздороваться.

– А, Рей! Садись. Инес… Позволь тебе представить Инес Шнайдер. Рей Гаррет.

– Enchant'e[8], месье Гаррет, – сказала она.

– Enchant'e, мадам, – ответил Рей.

– И Антонио Сантини, – сказал Коулман, показывая на темноволосого кудрявого молодого итальянца за столом.

Антонио привстал и протянул руку:

– Piacere[9].

– Piacere, – ответил Рей, пожимая протянутую руку.

– Садись, – велел Коулман.

Рей повесил пальто на крючок и сел. Он взглянул на Инес, которая смотрела на него. Это была темная блондинка лет сорока пяти, миниатюрная, в дорогих украшениях. Нельзя сказать, чтобы она была красива; у нее был срезанный и довольно заостренный подбородок, но Рей ощущал тепло и женственность, даже что-то материнское, а это и было самым привлекательным в ней. И опять, глядя на оплывшее лицо Коулмана, его неаппетитные каштановые усы, лысую голову, покрытую веснушками после Мальорки, представляя его здоровенный живот, спрятанный сейчас под столом, Рей спрашивал себя, каким образом тот привлекает женщин столь утонченных, какой ему представлялась Инес. Когда Рей познакомился с ним и с Пегги прошлой весной на выставке на Виа Маргутта, Коулман был с другой женщиной, того же типа, что и Инес. «Мой отец всегда прощается первым», – услышал Рей голос Пегги у себя в ушах и нервно подался вперед на стуле.

– Вы художник? – спросил по-итальянски сидевший справа от него Антонио.

– Я плохой художник. А вот как коллекционер я лучше, – ответил Рей.

У него не было ни сил, ни интереса спрашивать про работу Антонио. Коулман упоминал, что Антонио – художник.

– Очень рада видеть вас наконец, – сказала Инес Рею. – Думала, мы встретимся в Риме.

Рей слегка улыбнулся, не зная, как ответить. Это не имело значения. Он чувствовал, что Инес симпатизирует ему. Она пользовалась хорошими и довольно сильными духами, была одета в зеленое с черным трикотажное платье и носила серьги с подвесками зеленого камня.

Подошел официант, и они сделали заказ. После чего Инес спросила у Рея:

– Вы возвращаетесь в Штаты?

– Вообще-то, да. Но сначала лечу в Париж. Нужно встретиться там с некоторыми художниками.

– Мои работы его не интересуют, – пробормотал Коулман через сигарный дым.

– Ах, Эдвард, – сказала Инес, произнося его имя как «Эдуард».

Рей притворился, что не расслышал. Его не привлекала нынешняя поп-артовская фаза творчества Коулмана, но ему просто никогда не приходило в голову пригласить Коулмана в свою галерею. Коулман теперь считал себя «европейцем». Насколько знал Рей, Коулман не был и не хотел быть представлен в какой-либо нью-йоркской галерее. Он бросил работу инженера-строителя, когда Пегги было четыре года, и тогда же начал рисовать. Рей симпатизировал ему за это, а мать Пегги за это же самое развелась с ним и забрала Пегги себе. (И может быть, тут не обошлось еще без одной женщины.) Не прошло и года, как мать Пегги погибла в автокатастрофе. Коулману, жившему тогда в Париже, сообщили, что у него на попечении дочь и что его покойная жена, богатая женщина, учредила фонд Пегги, к которому Коулман не имеет права прикасаться, но из которого будет оплачено образование девочки, а по достижении двадцати одного года этот фонд будет приносить ей доход. Обо всем этом Пегги рассказала Рею. Пегги исполнился двадцать один, когда они уже состояли в браке, и четыре месяца она получала доход. Она объяснила Рею, что не может передать деньги отцу или кому-нибудь другому. А в случае ее смерти все деньги отойдут ее тетушке в Америке.