Те, кто уходит, и те, кто остается

Однажды в субботу Пьетро прочитал в номере «Коррьере делла сера», в основном посвященном взрыву, устроенному фашистами в поезде «Италикус», короткую заметку о заводе на окраине Неаполя.

— А эта твоя подруга не на заводе Соккаво работала?

— А что случилось?

Он передал мне газету. Группа из двух мужчин и женщины совершила налет на колбасный завод на окраине Неаполя. Сначала они выстрелили в ноги охраннику, Филиппо Кара, который теперь находится в тяжелом состоянии, затем поднялись в кабинет владельца, молодого неаполитанского предпринимателя Бруно Соккаво, и убили его, сделав четыре выстрела — три в грудь и один в голову. Я читала и представляла себе обезображенное лицо Бруно с его белоснежными зубами. О боже! Дыхание у меня перехватило. Я оставила детей с Пьетро, а сама побежала звонить Лиле. Телефон надрывался долго, но никто не отвечал. Вечером я снова пробовала звонить — безрезультатно. Дозвонилась я только на следующий день. «Что случилось? — забеспокоилась она. — Что-то с Дженнаро?» Я сказала, что все в порядке, а потом сообщила новость о Бруно. Она ничего об этом не знала, дала мне выговориться, а потом бесцветным голосом резюмировала: «Какая ужасная новость». И все. Я попыталась расшевелить ее: «Позвони кому-нибудь, выясни подробности, узнай и скажи мне, куда отправить телеграмму с соболезнованиями». Она сказала, что у нее не осталось никаких контактов с завода. «И потом, что еще за телеграмма, ты что? Успокойся».

Я и успокоилась. Но уже на следующий день в «Манифесте» вышла статья Джованни Сарраторе, то есть Нино, о мелких предприятиях Кампании, на которых в силу общей отсталости региона особенно воздействуют политические разногласия. Он с чувством рассказывал о Бруно и его трагической гибели. Несколько дней я пыталась следить по газетам за развитием событий, но безрезультатно: новость быстро исчезла с полос. Лила тоже больше не хотела обсуждать со мной эту тему: когда мы звонили ей вечером, она просила передать трубку Дженнаро. Особенно сухо она отреагировала, когда я попыталась процитировать Нино. «Что за чушь! Вечно он сует нос куда не надо: при чем тут политика? Как будто других причин не было. У нас за что только людей не убивают — за измены, мошенничество, да просто за то, что не так на кого-то посмотрел!» Но шли дни, и от Бруно осталось одно воспоминание. Я видела его не хозяином завода, которому, прикрываясь фамилией Айрота, угрожала по телефону, а парнем, который пытался поцеловать меня на пляже и получил грубый отпор.

87

Тягостные мысли начали одолевать меня еще там, на пляже. Лила, думала я, нарочно гонит прочь все чувства и эмоции. Если я все упорнее искала инструмент, с помощью которого могла бы разобраться в себе, то она все старательнее от себя пряталась. Чем настойчивее я вызывала ее на откровенность, тем глубже она уходила в тень. Так полная луна скрывается за лесом, маскируя свой лик за ветками деревьев.

В начале сентября я вернулась во Флоренцию, но мои дурные предчувствия не только не развеялись, а еще и усилились. Поговорить по душам с Пьетро я даже не пыталась, понимая, что это бесполезно. Он был недоволен тем, что мы с детьми приехали: он не успевал с книгой, приближался новый учебный год, и он все заметнее нервничал. Как-то вечером Деде с Дженнаро повздорили из-за чего-то за столом; Пьетро вскочил и вышел из кухни, хлопнув за собой дверью так, что дверное стекло разлетелось вдребезги. Я позвонила Лиле и без всяких предисловий сообщила, что она должна забрать мальчика, он и так прожил у нас полтора месяца.

— Не можешь оставить его до конца месяца?

— Нет.

— Тут плохо.

— Тут тоже.

Энцо выехал поздно ночью, а приехал утром, когда Пьетро был на работе. Я уже собрала вещи Дженнаро. Я объяснила, что детские ссоры стали невыносимы, сказала, что мне очень жаль, но трое детей для меня — это слишком, что больше я так не могу. Он ответил, что все понимает, поблагодарил меня за все и как бы в оправдание проворчал: «Лина… Ты же знаешь, какая она». Я промолчала: и потому, что Деде устроила истерику из-за отъезда Дженнаро, и потому, что, согласившись: «Да, я знаю, какая она», могла наговорить такого, о чем потом жалела бы.