Те, кто уходит и те, кто остается

Был вечер. Я пошла прогуляться, чтобы не наговорить ей того, о чем потом буду жалеть. Мне казалось, что люди на улице, в парке, на шоссе внимательно разглядывают меня: ох уж эти злобные тени мира, в котором я больше не жила! По пути я случайно наткнулась на Джильолу; она как раз возвращалась с работы. Мы были соседками и пошли домой вместе. Всю дорогу я боялась, что она найдет способ поддеть меня. Но вместо этого, к моему огромному удивлению, Джильола, девица довольно вздорная и подлая, неожиданно робко проговорила:

– Я прочла твою книгу. Мне очень понравилось. Нужно быть очень смелой, чтобы описывать такие вещи.

Я остолбенела:

– Какие «такие»?

– Ну, те, которыми ты занималась на пляже.

– Это не я ими занималась, а моя героиня.

– Да, но ты так здорово все описала, Ленý, все прямо как в жизни, вся эта грязь. Там много того, что только женщина может знать. – С этими словами она потянула меня за локоть, и мне пришлось остановиться. – Если увидишь Лину, передай ей, что она была права, теперь я это поняла. Она правильно сделала, что плюнула на мужа, мать, отца, брата, Марчелло, Микеле и все это дерьмо. Мне тоже надо было бежать отсюда, надо было брать пример с вас. Но вы умные, а я родилась дурой, ничего не поделаешь.

Больше ничего существенного мы друг другу не сказали: я остановилась на своей лестничной клетке, она отправилась к себе. Но ее слова врезались мне в память. Меня поразило, что жизненный крах Лилы и мой взлет она воспринимала как явления одного порядка, веря, что по сравнению с ней нам обеим повезло. Но еще больше меня впечатлило, что в «грязи», описанной в моей книге, она узнала нечто, произошедшее с ней самой. Для меня это стало открытием, и я пока не знала, как к этому отнестись. Тем более что вскоре приехал Пьетро, и я на время забыла об этом разговоре.

22

Я встретила его на вокзале, проводила в отель на виа Фиренце: мне его посоветовал отец. Мне показалось, что Пьетро волнуется еще больше моих родных. Одетый, как всегда, неряшливо, с усталым, раскрасневшимся от жары лицом, он сошел с поезда, волоча за собой огромный чемодан. Он решил купить моей матери цветы и, вопреки своей привычке к скромности, не успокоился, пока не выбрал самый большой и дорогой букет. Он оставил меня с этим букетом в холле гостиницы, сказав, что скоро вернется, и исчез на полчаса. Когда он спустился, на нем был синий костюм-тройка, белая рубашка, голубой галстук и начищенные до блеска туфли. Я рассмеялась. «Мне не идет, да?» – спросил он. Я успокоила его: выглядел он прекрасно. Но, пока мы шли по улице, я чувствовала у нас за спиной сальные взгляды мужчин и издевательские улыбочки, сопровождавшие меня, когда я ходила одна. Пожалуй, их было даже больше, чем всегда: они показывали, что мой спутник не заслуживает уважения. Пьетро с огромной охапкой цветов, который он нес сам, одетый с иголочки и всем своим видом источавший добропорядочность, плохо вписывался в мой город. Свободной рукой он обнимал меня за плечи, но меня не покидало ощущение, что не я, а он нуждается в защите. Нам открыла Элиза, затем вышел отец, за ним – братья, все празднично одетые и подчеркнуто приветливые. Мать показалась последней: сначала до нас донесся шум слива воды в сортире, сразу за ним – перестук неровных шагов. Она сделала укладку, слегка накрасила губы и щеки: мне подумалось, что когда-то она, наверное, была красивой девушкой. Она самодовольно приняла цветы, и мы расположились в столовой – ради торжественного случая в ней не осталось и следа от постелей, которые мы раскладывали по вечерам и убирали по утрам. В квартире царила безупречная чистота, был накрыт стол. Мать с Элизой готовили несколько дней подряд, и ужин длился бесконечно. Меня поразил Пьетро: он был невероятно общителен, расспрашивал моего отца о работе и слушал его с таким вниманием, что тот бросил мучительные попытки изъясняться на итальянском и перешел на диалект, начав рассказывать байки из жизни сотрудников муниципалитета, из которых мой жених мало что понимал, но делал вид, что ему очень интересно. Я никогда не видела, чтобы Пьетро так ел. Он не только нахваливал каждое блюдо, но и интересовался рецептами, будто полжизни проводил у плиты, хотя на самом деле был не способен поджарить и яичницу. Картофельной запеканкой он восторгался так, что мать положила ему огромную вторую порцию и даже пообещала, пусть и без особого энтузиазма, что до его отъезда приготовит ее для него еще раз. Атмосфера за столом очень быстро стала теплой. Даже Пеппе и Джанни передумали убегать из-за стола к друзьям и остались с нами.

После ужина началось самое главное. Пьетро торжественным голосом попросил у отца моей руки. Он использовал именно это выражение и произнес его с таким чувством, что моя сестра чуть не расплакалась, а братья развеселились. Отец засмущался и забормотал, что для него это огромная честь – такой приятный и серьезный молодой профессор… Казалось, дело близится к завершению, но тут вмешалась мать.